– Ты… Ты! Ты ничтожество! Ты проклятый! – главарь слишком расстроился из-за потери оружия. – Ты убил моего отца! Ты мучил его! На площади он не мог сам стоять, я видел, как его держат. Он не смотрел на меня… На меня! На своего сына… А он был строителем и учил меня, он кормил моих сестер! Он не сделал тебе ничего, а ты его убил! Ты убил не только его, но и их…
– Так вот почему ты так складно говоришь. – Палач не мог понять, почему простолюдин, пусть и из города, неплохо выражает мысли, а в его речах не проскальзывают исковерканные слова, простые обороты и проглоченные окончания.
Строители ценились, их детей охотно обучали вместе с будущими писарями и лекарями основам ораторского искусства, счетным наукам, грамоте, немного геральдике. Если, конечно же, были возможность и учителя, а в Сантауне их насчитывалось с избытком. Порой казалось, что даже прачки и горшечники в столице образованнее писарей из небольших городков.
– Хорошо говорю? Я мог бы стать хоть кем-то, если бы не ты! Моего отца утащили в тюрьму только за то, что он не верил в Богов. Он верил Ивтаду, верил в Первых и мечтал, что истинные правители вернутся. Он не участвовал ни в каких бунтах, он был мирным человеком. С соседом, пьяницей, когда тот сестренку хотел в углу зажать, и то драться не стал, а по душам поговорил. Ничего дурного не делал, только приятелям и соседям поведал, что Первые-то лучше лордов всех. И за ним ночью пришли. Его обвиняли в том, чего он не совершал, уж я-то знаю.
– Если человек невиновен, я об этом узнаю́ и сообщаю Его Высочеству и Его Величеству…
– А если надо, чтобы он признался? Я знаю, так делают.
– Ты весьма просвещен. Если твой отец не был хотя бы бастардом какого-нибудь лорда, то никто бы не стал приказывать ни мне, ни какому-то другому палачу. Какой с этого прок?
– Отобрать наш дом и то, что у нас есть!
Кайрус не посмеялся над глупым главарем шайки только потому, что не считал это правильным, – тот потерял отца и ввязался в Культ. Если сейчас над ним еще и смеяться, ничем хорошим это не закончится ни для вспыльчивого сына строителя, ни для палача.
– Ты, полагаю, знаешь, – попытался вразумить безумца мужчина, – что мы весьма обеспечены и у каждого палача есть собственный дом. Если мы прибываем в город, нам отдают жилище. Мы не имеем права забирать чужие дома, и тем более не мы решаем, кого следует отправить в тюрьму. Про убийства я и вовсе говорить не вижу смысла.
– Тогда вы договариваетесь с кем-то, – упрямо продолжал настаивать на своем хозяин палки. – Я ведь не один такой! У нас у всех отобрали дома. Нас выгнали на улицу, нас лишили родителей. Часть пошла со мной и присоединилась к Ивтаду, а многие остались в городе, они надеются вернуть свое. Но я знаю, что у них не выйдет. Я знаю!
– Я не понимаю. – Кайрус видел, что юноша готов продолжать говорить, и понимал, что надо разобраться со всем этим как можно скорее. Пусть он и был в плену, но, если верить Ивтаду, заточение не станет длиться вечно, и рано или поздно мужчина сумеет добраться до регента. А если так, то лучше всего получить как можно больше информации, которая после сможет помочь Его Высочеству и Его Величеству. Надежда еле-еле трепыхалась в душе Кайруса, и он попытался придать своему голосу как можно более сочувствующие нотки: – Расскажи мне, что у вас случилось. Я не имею к этому никакого отношения.
Главарь высыпал еще порцию оскорблений, погрозил кулаками, а когда палач сел обратно на табурет, ребенка прорвало. Непонятно почему – то ли из-за Кайруса и его попытки вести себя дружелюбно и сопереживать, то ли потому, что юноша хотел высказаться и наконец встретил те самые уши, да еще и в лице виновника, и больше не мог сдерживаться. Излияния увлекли и верного королевского слугу, он слушал, запоминал, выражал сочувствие ребятне и надеялся, что вскоре передаст услышанное регенту и его доверенным лицам.
Юношу звали Эйг. Его отец, как уже сообщили Кайрусу, строитель, несколько лет назад потерял руку – во время возведения то ли крепостной стены, то ли здания плохо закрепили валуны. Происходило это в Новых Землях, куда все семейство перебралось, вызвавшись добровольно. Мужчине повезло, что он остался жив. Сломанная в то же время нога, в отличие от руки, срослась ровно, ей удалось вернуть прежнее состояние и подвижность. Верхнюю конечность не просто придавило, а надолго зажало между камнями и в нескольких местах проткнуло щепками от сломанной деревянной конструкции, которая должна была удерживать валуны.