Девушка, как тень, ускользнула из спальни.
Александр Васильич только теперь заметил, что голова больной покрыта чем-то вроде пузыря, а густой косы ее — как не бывало.
— Ужасный жар: лед так и тает… — как бы в раздумье проговорил Ельников. — Держи же, брат! — быстро шепнул он Светлову, когда больная сделала новое движение, чтоб освободиться, — я уж из сил выбился…
Александр Васильич хотел осторожно взять Лизавету Михайловну за руку повыше локтя: но едва он успел прикоснуться к ней, как больная заметалась еще неистовее.
— Пустите!.. Пустите же меня, говорят вам!!.- закричала она, лихорадочно стуча зубами и судорожно подергиваясь. — Низкий, неделикатный человек! Разве я раба вам?.. Пустите меня к нему! Он умер за меня… и я хочу умереть с ним за… за других… за всех… Слышите: я хочу!! — Больная стала бить правой ногой в стенку кровати. как будто топала ею об пол. — Ну, сжальтесь же! — жалобно простонала она, — не бейте меня! — и как будто затихла. Но через минуту болезненная энергия опять вернулась к ней. — Что же вы так смотрите на меня?.. Не узнали?.. — нервически засмеялась Лизавета Михайловна, откинув голову на подушку. — А я все прежняя… Что-о?.. Что тако-е?.. — вдруг приподнялась она, силясь выпрямиться во весь рост. — Что же «дети»?.. А-а-а!.. Ты лжешь, негодяй! — крикнула охрипшим голосом больная, — они будут честными людьми… Да! людьми, а не… не чиновниками, сосущими кровь народа!.. Откуда это я знаю?.. А вы думали, что я… ничего не знаю, ничего не смыслю?.. куколка?.. Ну да, я куколка, и вы меня купили… Зачем же вы не спросили, как заводится пружина у вашей куколки?.. Лю-бо-вница-а?.. Я… я-то любовница?!. Чья? Ну да! ну да!.. Вон он, любовник мой… видите? — распят!.. Приходите на свадьбу… всем будет место на пире… и вино будет… красное-красное… Ха-ха-ха-ха-ха!.. — захохотала она таким неистовым хохотом, что у Светлова пошел мороз по голове.
Этот ужасный хохот разбудил детей Полураздетые, испуганные, они явились в спальню матери вслед за Анютой, принесшей лед.
— Детки! — обратился к ним убедительным полушепотом Александр Васильич, — ради бога, если вы не можете спать, посидите у себя в комнате. Я приду за вами, как только позволит доктор. Анемподист Михайлыч не может с должным спокойствием исполнять своих обязанностей, когда ему мешают…
— Я даже и вас, Анна Николаевна, попрошу удалиться, — серьезно подтвердил Ельников, нарочно возвысив голос, чтоб слышали это дети. — Займите их, успокойте, а сюда пришлите горничную, — шепнул он незаметно девушке.
Дети молча и нехотя вышли вместе с Анютой.
Между тем больная продолжала все больше и больше метаться. Она то вдруг вскрикивала, как ужаленная, и выпрямлялась, то произносила сквозь стиснутые зубы глухие, несвязные речи, то молча кусала руки Светлову и Ельникову Силы ее быстро возрастали, и наконец припадок до того усилился, что пришлось потребовать из кухни на подмогу кухарку и кучера, не говоря уже о горничной. С Светлова лил градом пот; Ельников позеленел от усталости…
Около четырех часов утра, с помощью прислуги, доктору улалось влить в рот больной несколько капель собственноручно приготовленного им в аптеке лекарства. Через полчаса после его приема она впала в совершенное изнеможение и как будто успокоилась немного. Александр Васильич вышел ободрить детей и опять уговорил их лечь спать. Доктор нашел возможным отпустить прислугу, сказав горничной, чтоб она легла, не раздеваясь, в комнате барыни. Анюта, тоже не раздеваясь, расположилась у девочек. Светлов настоятельно требовал, чтоб Ельников уснул немного, а сам вызвался дежурить при больной. Анемподиста Михайлыча нелегко было уломать, но, наконец, он согласился «вздремнуть тут же, в кресле» — у ее постели.
В исходе пятого Александр Васильич, добросовестно исполнявший свое дежурство, услыхал сперва стук подъехавшего экипажа у ворот, а потом шорох веревки, протянутой к колокольчику в кухне. Он разбудил горничную и выслал ее узнать, в чем дело, так как Прозоровы занимали весь дом и, следовательно, звонить могли исключительно к ним. Оказалось, что приехал Любимов. Он сидел где-то в гостях и, только что перед тем вернувшись домой, узнал, что за ним присылали. Евгений Петрович был значительно выпивши, и потому Светлов, вышедший к доктору на крыльцо, уговорил его не входить в комнаты, разбудил Ельникова и выслал к нему. Между докторами-товарищами произошел, хотя и короткий, но к концу довольно крупный разговор. Светлов слышал из передней, когда входил обратно Анемподист Михайлыч, как Любимов, спускаясь с крыльца, проговорил себе под нос: