Выбрать главу

— Что… что улыбаешься, красавица? — обратился он к ней заигрывающим полушепотом. — Гости у вас, а?

— Да-с, гости.

Дементий Алексеич, все еще не снимая шапки, мелкими торопливыми шажками прошел в залу, куда уже вносили, тем временем, его дорожные пожитки.

— Поди-ка, поди-ка сюда… — поманил он оттуда двумя пальцами горничную, убиравшую на вешалку шубу.

Девушка поспешила в залу.

— У вас тут не дует… не дует от окошек, а? — доспрашивался у нее Прозоров, бегая все теми же торопливыми шажками от окна к окну и прикладывая к ним попеременно, внизу двойных рам, то ту, то другую ладонь.

— Нет-с, не дует, — сказала горничная, опять невольно улыбнувшись.

— А тебя как, моя веселая красавица, зовут, а? — полюбопытствовал приезжий, любезно осклабляясь.

— Дарьей-с.

— Так вот бы ты, Дашенька, умница, чайку бы мне, а?.. самоварчик бы приготовила? — вкрадчиво попросил Дементий Алексеич, имевший обыкновение на первых порах приголубливать всех.

— Самовар у нас на столе-с: барыня чай кушают, — ответила горничная, торопливо уходя из залы.

— Да барыню-то… барыню-то скорее посылай сюда! — крикнул ей вдогонку приезжий, обнаружив на этот раз довольно густой и даже приятный баритон.

Только теперь убедившись, что от окошек не дует, Дементий Алексеич снял с себя меховую шапку, тороплизо вынул из ушей по порядочному клочку ваты и, вложив в каждое ухо по мизинцу, как-то забавно-энергически потряс обеими руками. Проделав эту операцию сперва, так сказать, оптом, он неоднократно повторял ее потом над каждым ухом в розницу, всякий раз что-то доставая оттуда и внимательно рассматривая на кончике пальца, что совершенно походило на то, как будто бы Прозоров то и дело показывал самому себе фигу.

Именно за этим последним занятием и застала его жена.

Лизавета Михайловна вошла в залу незаметно, без шума. «Больше трех лет не виделась я с ним… с злейшим врагом моей жизни… Шутка ли! — больше трех лет…» — Так думалось ей, когда она, направляясь сюда из столовой, проходила полутемным коридором. Теперь, стоя уже на пороге зальной двери и всматриваясь в обращенную к ней спиной фигуру мужа, Прозорова не могла удержаться от внутреннего трепета, от какой-то жгучей боли во всем своем существе. Это продолжалось, однако, не более нескольких секунд. «Остаться… жить с этим нравственным уродом?.. Нет!.. ни за что в свете!!» — мелькнуло в голове молодой женщины, и она, вся вспыхнув и выпрямившись, гордо пошла по зале к мужу. Услышав шорох ее платья, Дементий Алексеич быстро обернулся и кинулся было к жене с распростертыми объятиями, чтоб, по обычаю, расцеловаться. Но Лизавета Михайловна спокойно отстранила его от себя левой рукой и протянула ему правую.

— Здравствуйте! — холодно сказала она только.

— Что это… что это значит-то?! — с тревожным изумлением спросил Прозоров, видимо, опешив.

Он во все глаза смотрел на жену и как будто не узнавал ее после трехлетнего одиночества, — до того чем-то новым, чем-то совершенно незнакомым ему веяло от всей ее фигуры, как бы выросшей, как бы получившей неведомую силу.

— Что… что… что за встреча такая, — повторил Дементьев Алексеич и широко развел руками.

— После всех ваших писем, после тех бесчисленных оскорблений, которые вы не скупились рассыпать в них под видом собственного раскаяния, я думаю, вы не могли и рассчитывать на иную… — резко сказала Лизавета Михайловна, прямо смотря в глаза мужу. — Между нами, — прибавила она, — ничего не может быть общего теперь… кроме детей; я даже руку протянула вам только по необходимости.

— Да… да… да… да что же такое письма? Что ты… что ты это, матушка!.. Опомнись! — растерялся пуще прежнего окончательно сконфуженный супруг.

— Я уже опомнилась, Дементий Алексеич, — у меня на это было три года с лишком… — заметила ему еще холоднее жена. — Пожалуйста… оставьте ваше «ты» для кого-нибудь другого…

— Прекрасно! прекрасно!.. нечего сказать, очень хорошо! Ну и расстанемся, матушка… не беспокойся! — теперь уже ехидно-насмешливо говорил Прозоров, лихорадочно потирая себе руки.

Он значительно возвысил при этом голос и быстро заходил вдоль залы своими обычными мелкими шажками,