— Не хочется… — коротко ответил Владимирко и сам невольно зевнул, глядя на брата. — У нас сегодня макароны будут, — сказал он для храбрости.
— Значит, мое любимое кушанье, — отлично! А еще что будет?
— Суп с колобками да тетерька, да еще мама крем сделает.
— Батюшки! какая роскошь: все мои любимые блюда. Да я просто объемся сегодня.
— А вы любите красную икру? — спросил Владимирко, который был страшный охотник до всякой икры.
— Красную и черную, всякую люблю, — засмеялся Александр Васильич к полному удовольствию брата. Последний, по поводу такого очевидного сочувствия его вкусам, решился даже осторожно присесть на кончик постели.
— А вы красную с луком любите? — продолжал он выпытывать.
— Непременно с луком!
— И я тоже с луком люблю, — окончательно повеселел Владимирко. — А вот Ванька, так тот прямо у рыбы из брюха ест.
— Неужели?
— Ей-богу-ну, ест; он ее оттуда выдавливает. Мама ему не дает икры, так он, как с базару рыбу несет, и выдавит.
— Вот какой хитрец! — рассмеялся Александр Васильич. — Только зачем ты его называешь «Ванькой»? — спросил он серьезно через минуту, — разве тебя кто-нибудь зовет «Володькой»?
— Нет. Да его мама так зовет, и все так зовут…
— Значит, мама нехорошо делает. Зачем же его обижать, ведь он такой же, как и ты, человек, такой же мальчик.
Владимирко широко раскрыл глаза: он еще от первого человека слышал, что его мама может что-нибудь «делать нехорошо», а его «наилюбезный камердинер» — такой же мальчик, как и он сам.
— У Ваньки ни отца, ни матери не было, — пояснил он в оправдание себя и мамы.
— Вот ты и опять так его назвал. Скажи: «У Вани».
— Ну, у Вани…
— Вот видишь ли ты, это неправда, что у него ни матери, ни отца не было. Нет такого человека на свете, у которого бы их не было; иначе он бы и родиться не мог, — сказал Александр Васильич очень серьезно.
— Да ведь Ваньку-то на улице нашли, — возразил Владимирко.
— Опять «Ваньку»! А еще мне писали, что ты его очень любишь…
— Ну Ваню, Ваню… — конфузливо поправился Владимирко.
— Что ж такое, что на улице нашли? Все-таки у него и мать была и отец; только нехорошие, видно, люди они были, коли ребенка на улицу выбросили, — заметил Александр Васильич.
— Зачем же они его выбросили?
— А уж этого я не могу тебе сказать. Это надо у них спросить.
Владимирко задумался и несколько недоверчиво покосился на брата.
— У нашей Милашки тоже мать была, а отца не было, — сказал он, как бы желая уяснить себе новую мысль.
— У какой это Милашки? Ах, да! у собаки… И у ней непременно отец был, только ты, видно, не видал как он к Милашкиной матери бегал.
— А к Милашке отчего же он не прибегал?
— Да он, может быть, и к ней прибегал, а ты не заметил.
— У воробья тоже отец и мать есть, — сказал Владимирко, на этот раз уже не с вопросом, а совершенно утвердительно.
— И у воробья есть, — подтвердил, в свою очередь, Александр Васильич.
— Смешно воробей скачет. Он — вор.
— Это отчего?
— А как же? Они все овес из конюшни у лошадей воруют.
— Отчего же непременно «воруют»? Просто знают, что там овес есть, и прилетают клевать.
— А вот же в кухню не прилетают: я на окошко насыпал.
— Да в кухне всегда кто-нибудь есть, они и боятся.
— Нет, воробей — вор, — сказал Владимирко с убеждением.
— Значит, по-твоему, и голубь тоже вор?
— Нет, он не вор: он не так людей пугается.
— Стало быть, воробей только похитрее будет, а голубь к людям больше привык, все же, по-твоему, вор выходит.
— Голубя убивать нельзя… — схитрил Владимирко.
— Да и воробья не следует убивать.
— А клопа?
— И клопа не следует убивать.
— А мама убивает клопов…
— Это еше не значит, что их следует убивать; а надо так сделать, чтоб в комнате они не разводились, — держать комнаты чисто.
— Да они в диване сидят…
— Надо сделать, значит, чтоб их и там не было.
— Да голубь ведь чистая птица?
— Чистая, коли не запачкается.
— Да нет! не то… — замялся Владимирко.
— А! знаю. Ну, чистая, чистая.
— А клоп чистый?
— И клоп чистый.
— Он пахнет.
— Что ж такое, что клоп клопом пахнет? И голубь пахнет голубем; ты понюхай-ка когда-нибудь.
Владимирко на минуту задумался, и затем лицо его приняло самое лукавое выражение.
— А мышь… чистая? — спросил он с очевидным коварством.
— Разумеется, чистая.
— Вот и врешь: мышь поганая! — засмеялся Владимирко, торжествуя.