— Что же это значит «поганая»? — смиренно схитрил, в свою очередь, Александр Васильич, прикидываясь, что не понимает значения этого слова.
— Поганая-то что значит? — переспросил Владимирко, очевидно, затрудняясь ответом.
— Да.
— Ее есть нельзя…
— Как нельзя? Ты разве пробовал?
— Чего вы еще выдумали!
Владимирко даже обиделся.
— Так как же ты говоришь, что есть нельзя, коли не пробовал?
— Мама говорит…
— А мама пробовала?
Владимирко еще больше обиделся и сделал гримасу человека, которого начинает тошнить.
— Ну уж, чего вы говорите… — сказал он несколько сердито.
— Так почему же ты думаешь, что мышь нельзя есть, коли никто не попробовал, можно ли ее, в самом деле, есть?
— А вы ели? — оправился Владимирко.
— Я тоже не ел, только не потому, что ее нельзя есть, а потому, что у нее мясо невкусное, пахнет скверно жиром.
— А вкусное было бы — съели?
— Съел бы.
Владимирко повторил свою гримасу.
— А как же вы знаете, что она невкусная, когда и сами ее не ели? — спросил он лукаво.
— А вот, видишь, есть такие люди, ученые, которые стараются все испробовать, — пробовали и мышиное мясо и нашли, что оно невкусно. Все-таки есть его можно: китайцы вон едят.
— Они сами вам это рассказывали?
— Кто? Китайцы-то?
— Нет, другие-то…
— Ах, ученые! Нет, не сами. То есть сами же, пожалуй, да только в книгах, а не лично мне.
Владимирко посматривал на брата крайне недоверчиво. Александр Васильич заметил это и сказал:
— Да вот, лучше всего, мы когда-нибудь сами поймаем мышь, сварим ее, да и попробуем, какой у ней вкус. Вкусной окажется — съедим, а коли невкусная — выбросим.
Владимирко опять скорчил было прежнюю гримасу, но сейчас же и прояснился.
— А вы где будете мышь ловить? В подполье лучше; там их много: во какие!.. — показал он двумя пальцами.
— Можно и в подполье поймать.
— А вот уж таракана, так никто не съест: он с усищами… — захохотал Владимирко.
— Я, брат, однажды съел таракана.
— Съ-е-ли? — растянул удивленно Владимирко. — Зачем съели?
— Да так, дурачился; хотел показать одной барыне, что можно и таракана съесть, не поморщившись, коли захочешь.
— Невку-у-сный? — снова растянул Владимирко, отчаянно сморщив нос.
— Нет, ничего; почти никакого вкуса нет.
— Вы мертвого или живого съели?
— Мертвого.
— А живой в брюхе будет ползать?
— Нет. Он сейчас же переварится в желудке, так что от него и следов не останется.
— Какой вы смешной! — сказал Владимирко. — А я умею по-вороньи каркать, — прибавил он вдруг.
— Ну-ка, каркни.
Владимирко каркнул очень похоже.
— А вы умеете? — спросил он у брата.
Александр Васильич тотчас же приподнялся на постели, уморительно покачал головой, подражая вороне, и так; мастерски каркнул, что у Владимирки даже слюнки потекли. Он по крайней мере с минуту после этого смотрел брату в рот, признав себя решительно побежденным.
— А сороку… — попросил он.
Александр Васильич не менее мастерски изобразил ему и сороку, даже как-то особенно забавно подпрыгнул для этого несколько раз на постели. Тут уж Владимирко пришел в совершенный восторг и, как бы в знак начавшейся дружбы, вскарабкался на брюхо к брату.
— А ты умеешь, Саша, ракетки делать? — спросил он с замирающим сердцем.
— Еще какие, брат, умею делать-то! — засмеялся Александр Васильич.
— Врешь? — допытывался Владимирко. — А красный огонь… умеешь?
— И красный огонь сделаю.
Красный огонь был для Владимирки своего рода демоническим призраком, преследовавшим его воображение с того последнего фейерверка, на котором он в первый раз увидел этот огонь.
— А ты как ракетки научился делать? — спросил мальчуган с самым живым любопытством, причем его маленькое личико, обыкновенно довольно угрюмое, сияло полнейшим торжеством.
— Сперва прочел в книге, как делаются ракеты; после попробовал сам сделать, раза три испортил, а потом ничего, хорошо вышло.
— А книга эта у тебя есть?
— Нет, не взял с собой.
— А красный огонь тоже по книге научился делать?
— Тоже по книге.
— А из чего он, Саша, делается?
— Ты не. поймешь: в него разные вещи входят, все мудреные названия.
— Ска-а-жи, Саша!.. — уморительно упрашивал Владимирко,
— Ну… азотнокислый стронциан входит, бертолетова соль входит, сернистая сурьма…
Лицо Владимирки мгновенно омрачилось: он смекнул сразу, хоть и смутно, что это уж не чета его селитре. «У-ух сколько!» — подумал он с полнейшей безнадежностью приготовить красный огонь.