— Да, брат, — сказал доктор, первый прерывая молчание, — скверно живется на свете…
— Разумеется, скверно, да ведь ничего не поделаешь с этим.
— Именно ничего не поделаешь; только обманываешь и себя и других. Я вон всю эту премудрость, кажется, насквозь прогрыз, — Ельников сердито указал глазами на два больших чемодана, туго набитых книгами, — а что она, премудрость-то эта? Как и мы же, безнадежно разводит руками…
— Ты, видишь ли, слишком горячо все принимаешь, — сказал Светлов.
— Да я уж, брат, пробовал и не горячо принимать — все ни к черту не годится.
— Не хуже же теперь, чем прежде…
— И не лучше, чем прежде? Экое утешение сказал! — горько улыбнулся Ельников.
Товарищи помолчали.
— А ты знаешь, кто здесь еще из наших? — спросил вдруг Ельников, прилегая головой на ручку дивана,
— Нет. А кто?
— «Крыса» здесь.
Под именем «крысы» слыл у них один общий товарищ по гимназии, получивший там это прозвище за свою лукавую юркость и особенную манеру держать себя в классе.
— Неужели «крыса» здесь же? — обрадовался и удивился Светлов.
— А вот подожди; ты его увидишь, вероятно, через несколько минут: он каждый день в это время ко мне заезжает.
— Что же он здесь делает? Служит?
— Как же, лекарем при казачьем полку. У него, брат, огромная практика здесь частная; особенно у дам он в ходу, — улыбнулся Анемподист Михайлыч.
— Что ж он им, сиропы, да варенья, верно, прописывает? — захохотал Светлов.
— Ну нет, брат, я этого не скажу, — ответил Ельников серьезным голосом, — он знает свое дело отлично. Но, кроме того, у него действительно есть какое-то особенное уменье ладить с барынями.
— Как и у меня же? — рассмеялся Александр Васильич.
— Ты, пожалуй, почище будешь…
Ельников прежде часто нападал на Светлова за его особенную наклонность к женскому обществу.
— Я, брат, в этом отношении — каюсь — таким же остался, как и был, — проговорил Александр Васильич, закуривая папиросу. — Начинай, распекай! — засмеялся он добродушно.
— Эх, Светловушка! Ты, пожалуй, брат, и прав, — тоскливо молвил Ельников.
— Как, Анемподист Михайлыч!.. Неужели… поздравить? — шутливо-торжественно произнес Александр Васильич.
— Поздравь, брат, — угрюмо ответил Анемподист Михайлыч.
— И где же… совершилось сие… чудо? В Москве? — тем же шутливым тоном спросил Светлов.
— В Москве, брат.
— Вон оно что! И крепко?
— Так, брат, крепко, как и нельзя крепче.
Анемподист Михайлыч быстро поднялся с дивана, порылся угрюмо в одном из чемоданов и, достав оттуда фотографическую карточку, подал ее приятелю. — Ого, отче, каков у тебя вкус-то! — сказал Светлов, внимательно рассматривая портрет.
— Нравится тебе?
— Чрезвычайно. Как же вы порешили с ней? — сочувственно осведомился Александр Васильич.
— Она гувернантка — голь, как я же, так что ехать нам вместе и думать было нечего. Я, прочем, звал. «Нет, говорит, дай прежде хоть немного денег скопить, чтоб было с чего начать и на что выехать. Твоих, говорит, средств не хочу». Кремень, знаешь, натура, хоть и молода еще..- взволнованно проговорил Анемподист Михайлыч, и по его выразительному лицу чуть заметно пробежала какая-то светлая тень.
— Через сколько же времени ты ее ждешь? — спросил Светлов.
— Не раньше, думаю, как через полгода; только дождусь ли?.. — грустно вымолвил Ельников.
В эти минуту в комнату робко и неуклюже вошел, низко кланяясь, господин весьма странного вида. Судя по наружности, это был очень молодой еще человек; но в лице у него выражалось какое-то преждевременное старчество, что-то неприятное и жалкое до крайности. Длинные, как у дьячка, волосы и длиннополый суконный не то сюртук, не то халат, как у семинариста, придавали всей фигуре вошедшего еще более жалкий аскетический вид; только меланхолическая улыбка, как-то неопределенно блуждавшая у него на губах, несколько смягчала эту нелепую, суровую фигуру.
— А! Созонов! — быстро проговорил Ельников, подходя к новому гостю и радушно протягивая ему руку. — Садитесь-ка, батюшка. Очень кстати пришли: вот и еще ваш товарищ — Светлов, — пояснил Анемподист Михайлыч, указывая глазами на приятеля. — Не узнаешь? — спросил он у того, — Созонов.
Александр Васильич буквально оторопел. «Как! Неужели этот странный, низко кланяющийся человечек, эта жалкая фигура — тот самый Созонов, мой товарищ по гимназии, подававший когда-то такие блестящие надежды?» — подумалось ему. Светлов глазам своим не верил.