— Он сильно переменился… — заметил Ельников, стараясь не смотреть на крайне озадаченного и совсем растерявшегося приятеля.
— Боже мой!.. Никак бы не узнал! — усиленно выговорил наконец Александр Васильич и протянул руку старому товарищу. Он только теперь узнал его, смутно вызвав из памяти прежний образ Созонова.
— Садитесь-ка, батюшка, — снова пригласил Ельников гостя.
Созонов стоял и как-то нерешительно переминался. Ельников подвинул ему стул.
— Вот в монастырь поступить собирается, — сказал он угрюмо Светлову.
— Что это вы, Созонов? Что вам хочется? — почти с испугом спросил Александр Васильич.
— Спасение души побуждает-с… — тихо и застенчиво-робко проговорил Созонов.
— Далось ему это «спасение души»! — сердито проворчал Ельников.
Они в гимназии были большими приятелями.
— Вы этого влечения, Анемподист Михайлыч, не можете понимать; это кому откроется свыше, тот может… — тем же застенчиво-робким голосом выговорил Созонов.
— Экую, брат, ты чушь несешь! Да разве в том, что ли, спасение души состоит, чтоб вот в этаком халате ходить да по неделям не мыться? — еще сердитее сказал Ельников.
— Подвиги многообразны… какой кому по силам, Анемподист Михайлыч…
— Так неужели, Созонов, вас уж ни на что больше не хватит? — вмешался Александр Васильич.
— Вы меня хотите искусить, господин Светлов, человеческой мудростью? Я и сам некогда в помрачении ума моего дерзал проникать в тайны божии; знаю, сколь пленительно наваждение сие… Но всевышний просветил ныне мой разум и закрыл его от мирских соблазнов… — медленно и с глубоким убеждением произнес Созонов, тяжело вздохнув.
— Мне кажется, — сказал Светлов, — угоднее богу должен быть тот, кто больше приносит пользы ближнему; а как же вы достигнете этого, если добровольно закроете глаза на жизнь, от условий которой именно и зависит на каждом шагу ваш ближний?
— Любовь к ближнему следует приносить в жертву любви к богу — сказано в писании.
— Положим. Но ведь это что значит? Это значит, по-моему, просто, что, увлекаясь любовью к ближнему, вы не должны противоречить евангельским заповедям. Если б, например, для спасения ближнего потребовалось клятвопреступление, тогда, разумеется, писание учит вас пожертвовать ближним, — заметил Александр Васильич.
— Нет, господин Светлов, не искушайте меня вотще: младенцам открыто — сказано — то, что от мудрых сокрыто… Я только, господа, согрешаю с вами… — вздохнул Созонов.
Светлова что-то больно кольнуло в сердце.
— Я только добра вам желаю, Созонов, как ваш бывший товарищ, а не искушаю вас, — молвил он с горечью.
— Ведь вот, — желчно сказал Ельников, — третью неделю я с ним так бьюсь; и книг-то ему предлагал, и спорить с ним пробовал, и доказывал, — право, кажется, в няньки бы к нему пошел, — а он все свое, все у него наваждение какое-то; даже медицину считает грехом… Ведь вот вы до чего доработались, Созонов! — чуть не сквозь слезы заключил Анемподист Михайлыч.
— Вы что же, собственно, теперь поделываете-то, Созонов? — спросил мягко Светлов.
— Молюсь о своем спасении-с…
— Целый день все только молитесь?
— И день и нощь…
— Откуда же вы берете средства? Ведь одной молитвой не напитаетесь же вы?
— Милостью божией от монастырской трапезы довольствуюсь…
— Там, при монастыре, и живете теперь?
— Да, там-с…
Приятели помолчали. Созонов присел было на кончик стула, но сейчас же опять и встал.
— Я к вам… собственно… Анемподист Михайлыч, вот зачем пришел-с… вы не рассердитесь на меня? — спросил он смиренно у Ельникова, запинаясь на каждом слове и вынимая что-то из-за пазухи.
— За чем бы вы ни пришли, Созонов — я вам очень рад: стало быть, и толковать об этом нечего, — сказал искренно Ельников.
— Я вот зачем-с… я вам просфору принес, за здравие ваше вчерась вынул, — проговорил, краснея, Созонов и подал Ельникову тщательно завернутую в бумагу просфору.
— Ну что ж… спасибо вам!
Анемподист Михайлыч взял из рук Созонова просфору, развернул ее и поставил на угольный стол.
— Вы, может, обиделись, Анемподист Михайлыч? — робко спросил Созонов.
— За что же? Всякий по-своему выражает внимание. У вас свои убеждения, у меня тоже свои, а жить мы можем дружно.
— Вы если хвораете чем-нибудь, так она много может облегчения вам принести, вы ее скушайте ужо…