И вот, в начале третьей недели с приезда сына, старик Светлов, все о чем-то надумывавшийся перед этим, вошел однажды вечером к нему в кабинет с серьезным, несколько смущенным лицом. Александр Васильич писал корреспонденцию в Петербург.
— А я хотел с тобой поговорить делом… — сказал отец, садясь напротив сына, у стола, и сосредоточенно затягиваясь трубкой.
— Что тебе угодно, папа? Я не особенно занят; это можно и завтра кончить, — заметил Александр Васильич, указав на мелко исписанный почтовый лист бумаги большого формата, и отложил его в сторону.
— Ты вот все пишешь да пишешь, а когда же ты, парень, думаешь на службу поступить? — спросил старик, стараясь не смотреть на сына.
Александра Васильича не особенно удивил этот прямой вопрос: раньше на него уже делали несколько темных намеков. Молодой человек подумал и отвечал твердо:
— Я совсем не думаю служить, папа.
— Не ду-у-маешь? — угрюмо переспросил Василий Андреич, растягивая это слово. — Вот тебе и раз! Так ты о чем же думаешь-то после этого? делать-то ты с собой что хочешь?
— Как что? — ответил спокойно сын, — работать буду. Да я уж и теперь работаю; а вот скоро у меня еще и уроки будут, мне уж обещали.
— Какие же это такие уроки, братец? В учителя, что ли, ты поступаешь?
— Да, детей буду учить.
— Хорошо, детей будешь учить… да служба-то это какая, я спрашиваю: коронная, что ли? — еще угрюмее спросил старик.
— Нет, частная; я в частных домах буду заниматься.
— Немногого же ты, парень, хочешь! А жить-то ты чем будешь? — заметил несколько насмешливо Василий Андреич.
— Этим и буду жить.
— Да ведь чудак ты, братец: служба-то ведь выгоднее; она тебя и на старости обеспечивает.
— Не все то хорошо, папа, что выгодно, — по-прежнему спокойно ответил Александр Васильич.
Ирина Васильевна, сидевшая в это время в зале и слышавшая последние слова сына, не утерпела и тотчас же появилась на пороге его комнаты с вязаньем в руках.
— Ну уж, батюшка, выдумал же ты чего — уроками жить. Последнее дело; только нас с отцом острамишь. Вон посмотри-ка у Падериных-то сын: уж на что они богачи, а тоже служит; университетский, как ты же, не меньше тебя учен, — сказала она с затаенным раздражением в голосе сыну.
— Постой, мать, дай нам поговорить толком, — остановил ее Василий Андреич.
Ирина Васильевна ушла, приговаривая дорогой: «Уж коли в эти годы не служить, так чего и будет… выдумал что!»
— Тебе, парень, может, проситься на службу не хочется, кланяться лень, — так я сам к генерал-губернатору съезжу, а не то дядя Соснин вон похлопочет, — заметил Василий Андреич вкрадчиво сыну.
— Знаешь, что я тебе скажу, папа, — сказал Александр Васильич серьезно и твердо, — ты лучше оставь этот разговор в покое. У меня есть привычка — что сказать, то и сделать: я тебе сказал, что не намерен служить, — и не буду.
— Слонов станешь продавать, значит? — едко осведомился Василий Андреич.
— А это уж твое дело: думай, как хочешь.
— Так отец-то, по-твоему, что же такое выходит? — спросил старик, сурово насупив брови.