Светлов, весь встревоженный и обрадованный, бросился сперва на шею к Варгунину, а потом стал крепко жать ему руку.
— Только руку, батенька, мне не изломайте… — чуть насмешливо улыбнулся Матвей Николаич, растроганный и сам не менее хозяина.
— Я просто не знаю, как вас и благодарить! — сказал Александр Васильич, садясь возле гостя, — ведь это прелесть — что вы совершили!
— Ну… благодарность-то вы можете в сторону… оно ведь не для вас и сделано, — заметил Варгунин, дружески обняв молодого человека.
— Как это вы ухитрились так скоро все обработать? Сегодня я меньше чем когда-нибудь был приготовлен к сюрпризам, особенно к такому… Вот вы обрадовали-то меня, Матвей Николаич! Не поверите, я просто сам не свой от удовольствия! — говорил Светлов, продолжая от времени до времени пожимать гостю руку. — Чем же бы нам отпраздновать сегодняшний замечательный для меня вечер? А непременно стоит отпраздновать! Давайте-ка выпьемте какого-нибудь вина, а?
— А что же, отчего бы и нет? Выпьемте. Вспрыски, стало быть, устроим, по русскому обыкновению. Обычай старый… да ведь и все не ново. Идет!
— Чего же мы выпьем? — спросил Светлов у гостя. — Выбор ваш: вы виновник сегодняшнего торжества.
— Ну, ладно, пусть мой будет. Так разве бутылочки две рейнвейну разопьем. Как думаете?
— Я сказал, что выбор ваш.
— Валяйте рейнвейну, — решил Варгунин. Он стал рыться у себя в бумажнике.
— Вы что это хотите?.. Уж и на этот раз не припала ли вам охота примазаться в компанию? — обратился к нему ребячески-испуганно Светлов.
— Батенька, у меня такой обычай, — заметил Матвей Николаич, вынув трехрублевую бумажку.
— Полноте! вы меня обидите… — сказал Александр Васильич.
— А в противном случае я себя обижу: у меня закон — пить и есть что бы то ни было на свой счет, — серьезно возразил Варгунин.
— Ну, измените сегодня ваш закон… — убедительно попросил хозяин.
— Полноте-ка, батенька, и вам о пустяках толковать. Вы думаете, я церемонюсь? Как бы не так, стану я церемониться! Что прикажете делать, коли у человека такое правило, — пояснил Матвей Николаич.
— В таком случае, — заметил Светлов, нехотя взяв у него из рук деньги, — пусть будет по-вашему: сегодня я не в состоянии ни в чем отказать вам, — и вышел распорядиться.
— Кстати, вы познакомитесь сейчас и с моим старым товарищем — Ельниковым: помните, я вам еще говорил о нем? Я за ним послал, — сообщил Александр Васильич гостю, вернувшись к нему через несколько минут.
— И умно, батенька, сделали: у меня сегодня есть-таки охота покалякать, — заметил Варгунин.
Начались толки о будущей школе. Светлов увлекся и говорил очень много, развивая Матвею Николаичу подробности своего плана; он только одного и боялся, что старики сильно заупрямятся. Варгунин доказывал, что это, собственно, пустяки, а главное — разрешат ли школу? Александр Васильич намекнул гостю, что можно написать кое-кому в Петербург об этом деле, а оттуда-то уж подтолкнут кого следует; что у него есть там довольно веская рука. Порешили, между прочим, устроить литературный вечер на первое обзаведение школы всем необходимым; Варгунин взялся выхлопотать для этого залу благородного собрания и раздать половину билетов. Перебрали всех, кто может быть у них учителями; оказалось, что недостатка в последних не будет. Тем временем на столе появились три бутылки рейнвейна, а почти вслед за ними пришел и Ельников.
— Эге! Да ты никак пьянство, Светловушка, учиняешь? — спросил он у приятеля, здороваясь с ним и искоса поглядывая на бутылки.
Александр Васильич объяснил доктору причину их сегодняшнего торжества и, как главного виновника этого торжества, представил ему Матвея Николаича.
— Вас, батюшка, за этакое дело на том свете горячей сковороды избавят, а на этом — поджарить могут… — весело сказал Анемподист Михайлыч Варгунину и крепко пожал ему руку.
— Ну, батенька, меня как ни поджаривай, а все бифштекс-то с кровью выйдет… — широко улыбнулся тот. Он сказал это с таким юношеским задором, что трудно было бы поверить, что старику уж за пятьдесят стукнуло.
Светлов разлил вино в стаканы и пригласил гостей к столу. Уселись. Но не прошло и минуты, как Ельников снова встал и, подняв высоко кверху свой стакан, как-то шутливо и вместе с тем горько-воодушевленно сказал:
— Милостивые государи! Надеюсь, что вы не взыщете с меня, если я не буду речист. Красноречивым оратором я был только тогда, когда меня драли в школе. Я не хочу этим сказать, чтоб то был самый лучший способ развития дара слова, но я желаю напомнить вам, из какой школы пришлось выйти нам самим. Смею думать, что сохранением наших мозгов в порядке мы исключительно обязаны слепому случаю: один из моих умнейших товарищей, к которому не пришел на выручку этот слепыш, — уже помешан. Ваш покорный слуга… да не смеши, Светловушка, если и вынес из школы некоторые серьезные знания, то, во-первых, он откопал их там самостоятельно, где-то в заднем углу, чуть ли не под печкой, а во-вторых, розыски сии довели его до… кровохарканья. Да, милостивые государи, если я теперь о чем-нибудь больше всего сожалею, так именно о том, что не могу плюнуть этой самой кровью в лицо некоторым… сошедшим со сцены моим наставникам!.. С теперешним умом я бы даже мою собаку не поручил им воспитывать!.. Приглашаю вас серьезно подумать обо всем мною сказанном и пью от всего сердца за то, чтоб школа ваша вносила ум и душу в человека, а не отнимала их у него!