Бубнов, несмотря на короткое время своей службы у Александра Васильича, успел уже настолько привязаться к молодому человеку, что теперь ни за что бы, кажется, не отошел от него добровольно.
— Чем же вы, сударь, изволите быть мной недовольны? — спросил он у Светлова, заметно обиженный.
— Напротив, я совершенно доволен вами, Бубнов, — поспешил сказать Александр Васильич, — но… по некоторым обстоятельствам мне не приходится располагать собой вперед.
— Коли вы, сударь, это насчет жалованья… так я при вашей милости и так бы, из-за однех хлебов, послужить мог как следует, — чистосердечно заметил старик. Светлов был тронут.
— Спасибо вам, мой хороший Бубнов, за доброе слово! — с чувством сказал он, протягивая руку старому солдату. — Мне, признаться, и самому не хотелось бы разойтись с вами так скоро, и если б тут дело шло только о деньгах, нечего бы тогда и толковать много; но — повторяю вам — я и сам еще не знаю пока, что и как будет дальше… Впрочем, авось мы еще столкуемся.
Бубнов тревожно переминался на месте, очевидно не решаясь высказать какую-то, сильно занимавшую его мысль.
— Это, сударь… не насчет ли… того, что в городе говорят? — молвил он, наконец, предварительно высморкавшись.
— Да разные разности… — как-то вскользь пояснил Александр Васильич, притягивая к себе со стола деньги и вручая их с улыбкою старику.
— Эх! уж и брать-то его не хочется, жалованье-то… — с тяжелым вздохом выговорил Бубнов, нехотя принимая деньги.
Он нерешительно постоял еще несколько времени на месте и, снова тяжело вздохнув, вышел.
Светлов облокотился на письменный стол и задумался. Минут через пять, как бы очнувшись, Александр Васильич быстро поднял голову, встал, прошел в классную комнату, уселся угрюмо на одной из ее скамеек и опять погрузился надолго в какое-то сосредоточенное забытье.
— Так они думают, что развитый, весь преданный своему делу человек не стоит любой, уставленной пушками, крепости?.. Дети же они после этого! — громко и выразительно сказал он, наконец, неведомо к кому обращаясь, и его сильный металлически-чистый голос как-то странно и резко нарушил мертвую тишину пустой школы.
Светлов порывисто встал и, очевидно, сильно взволнованный, быстро зашагал между скамеек. Спустя четверть часа он, уже с спокойным лицом, неторопливо входил по заднему крыльцу в просторные покои большого дома. Всю остальную часть дня Александр Васильич провел семейно, со стариками; обедал с ними, острил и школьничал, вообще был необыкновенно весел, — и никакая самая зоркая материнская любовь не подметила бы в нем в эти минуты того неуловимо-тонкого оттенка грусти, который изредка то мелькал в его беззаботной улыбке, то скользил по его смеющимся глазам, то выделялся едва ощущаемой ноткой из резвого тона его громкой, шутливой речи. Веселость молодого человека была так заразительна, что сообщилась понемногу даже Василью Андреичу.
— Наш рябчик свистит да скачет, а рябчиха сидит да плачет… — сострил он, между прочим, и сам, чего уж давно не бывало.
Около семи часов вечера старики Светловы собрались всей семьей на именины к Анюте Орловой; звали и Александра Васильича, но он, несмотря на дипломатическое замечание матери, что там, верно, будет сегодня и Прозорова, остался дома, отговорившись какой-то спешной работой. Однако ж делом Светлов, против обыкновения, не занялся, а просто сидел у себя в кабинете часов до восьми, все усиленно размышляя о чем-то. Бубнов вошел было туда, чтоб сообщить барину, что письма отнесены по принадлежности, но не решился нарушить его глубокой задумчивости. Из нее вывел Александра Васильича говор нескольких голосов у переднего крыльца флигеля.
— Посмотрите, Бубнов, что там? — распорядился молодой человек, внимательно прислушиваясь к этому неопределенному говору.
— Какой-то военный, сударь, вас спрашивает зачем-то… — озабоченно доложил старик, выйдя и тотчас же вернувшись.
Светлов быстро встал; но он не успел сделать и двух шагов по комнате, как с ним официально раскланялась немного уже знакомая ему, издали, высокая фигура, в густых серебряных эполетах.
— Здешний полицеймейстер, — вежливо отрекомендовался посетитель, дав время Бубнову выйти из кабинета. — Я имею честь видеть господина Светлова?
— К вашим услугам, — холодно поклонился Александр Васильич.
— Мне очень совестно, что я беспокою вас в такое время… но… извините — обязанность, — сказал начальник ушаковской полиции, выразительно пожав плечами, и торопливо вынул из-за борта сюртука какой-то лист бумаги, сложенный вчетверо, — Потрудитесь вот это прочесть.
— Пожалуйста!.. — рукой пригласил его Светлов сесть и, не торопясь, развернул бумагу.
Она оказалась форменным предписанием губернского прокурора, адресованным на имя посетителя и заключавшим в себе следующее:
«По производящемуся под личным моим руководством следствию о возмущении рабочих Ельцинской фабрики против ее бывшего директора, отставного полковника Оржеховского, имею честь покорнейше просить Ваше Высокородие немедленно отобрать от кандидата С.-Петербургского университета, Александра Светлова, все принадлежащие ему бумаги и вместе с ними представить его ко мне лично для надлежащих по сему делу объяснений.»
— Я бы хотел знать, следует ли разуметь под этим… арест? — спросил Александр Васильич, внимательно пробежав глазами прокурорское распоряжение и возвращая его обратно полицеймейстеру.
— К сожалению, не могу вам сказать ничего, — пояснил начальник полиции, снова пожав плечами, — это будет зависеть от усмотрения прокурора; я обязан только буквально исполнить его предписание.
Светлов развязно запустил руку в правый карман брюк, вынул оттуда небольшую связку ключей и положил ее на письменный стол. Тонкая, почти незаметная улыбка скользила при этом по губам молодого человека.
— В таком случае, не угодно ли вам прямо приступить к исполнению вашей обязанности, — холодно поторопил он незваного посетителя.
Полицеймейстер еще раз извинился, что беспокоит его, попросил позволения позвать в кабинет, через Бубнова, двух остальных членов полиции, дожидавшихся у крыльца, и, уже в присутствии последних, пригласил хозяина представить все, что у него имеется по письменной части.
— Ключи на столе: не стесняйтесь, пожалуйста, — сказал Светлов, отходя немного в сторону и садясь.
Но полицеймейстер, очевидно, стеснялся.
— Вам самим будет удобнее… — проговорил он, замявшись.
— Что? — отрывисто спросил Александр Васильич, поднимая голову.
— Предъявить нам ваши бумаги, — пояснил градоначальник, стараясь не смотреть на хозяина.
— Извините: у меня не в привычке показывать свои бумаги… кому бы то ни было, — с достоинством заметил ему Светлов.
Полицеймейстер, по-видимому, не знал что делать: сперва он только как-то странно посмотрел на всех, потом осторожно взял ключи со стола, приложил один из них наудачу к замку верхнего ящика — и вдруг покраснел. Александр Васильич пристально следил за этим; прежняя тонкая улыбка шевельнулась у него на губах.
— Тут нужен узорчатый ключ, — обязательно сообщил он.
Благодаря этой обязательности начальник полиции понемногу оправился, живее приступил к делу, — и не дальше, как через полчаса большая часть бумаг Светлова была выбрана из ящиков и сложена в одну кучку на письменном столе; оставалось пока нетронутым одно помещение — с письмами.
— Вы мне позволите выкурить папироску? — любезно обратился полицеймейстер к хозяину, вынув портсигар и как бы собираясь отдохнуть немного.
— До сих пор в этой комнате курили только мои знакомые, — заметил Светлов, — но после того, как я уже не один в ней хозяин, здесь может курить… каждый.