Ал-Фарйак ускользнул от вас, вырвался из ваших рук и показал всем вам язык, теперь он не боится ваших угроз. Теперь можно напомнить вам о том, как несправедливо и жестоко вы поступили с моим покойным братом Ас‘адом — заключили его в келью монастыря в Каннубине{105}, подвергнув всевозможным унижениям и оскорблениям, и продержали его шесть лет в тесной клетке без света и свежего воздуха, дарованных Создателем всем своим рабам, и невиновным и провинившимся, где он и скончался. И все это лишь потому, что он расходился с вами во взглядах на некоторые вопросы, за что не полагается ни наказания, ни даже упрека ни по церковным, ни по гражданским законам.
Если обратимся к религии, то ни Христос, ни его апостолы не приговаривали к тюрьме тех, кто был не согласен с их словами, они лишь отлучали их. Если бы христианская вера утверждалась с той звериной жестокостью, какою сейчас отличаетесь вы, пастыри заблудших и водители уклонившихся, то ее не принял бы ни один человек. Потому что человек принимает лишь ту веру, которая добрее веры, от которой он отказывается. И каждый человек знает, что унижение, поношения, запугивание, лишение пищи не имеют ничего общего с добром. Не говоря уже о том, чтобы Христос и его апостолы подтверждали власть и приказы властей предержащих.
Они видели свою миссию в утверждении нравственности благими делами, и такова миссия всех религий, известных людям.
Что же до гражданских законов, то брат мой Ас‘ад не нарушал их, он не причинил зла ни соседу, ни эмиру, ни государству. А если бы совершил подобное, то его следовало бы судить по закону. Зло причиненное ему патриархом, это оскорбление, нанесенное самому господину нашему султану. Мы все его подданные, вверившие ему и его мудрости свою безопасность. Все мы равны перед законом, и патриарх не имеет права похитить из моего дома ни одного дирхема. Как же он может похищать людей? Допустим, мой брат спорил с вами по вопросам веры, говорил, что вы заблуждаетесь, но ведь за это нельзя лишать человека жизни. Если вы признавали его за ученого и боялись последствий его слов, вы должны были опровергать его доводы и аргументы устно или письменно, могли выслать его из страны, как он сам требовал этого. Но вы жестоко расправились с ним, утверждая, что совершенный им однажды ради спасения жизни побег из дома патриарха это еще одно преступление, требующее устрожить наказание.
Вы, наверное, принимаете меня за глупца, утверждая, что погубить одну душу во имя спасения многих душ дело похвальное и позволительное. Но если бы вы были разумнее и прозорливее, то поняли бы, что преследования и принуждение к чему-либо только усиливают сопротивление подвергающегося преследованиям и принуждению. Тем более, когда он уверен в своей правоте и в неправоте его могущественного противника, или обладает познаниями и достоинствами, которых его противник лишен. Брат мой далеко обогнал вас и в религиозных и в политических науках. Вы же стремились очернить и опорочить его. Будьте прокляты вы и ваша память пока небо остается небом, а земля землей. А брат мой, да упокоит его Всевышний, хоть и умер, но память о нем не умрет. И каждый разумный и проницательный человек, вспоминая его, припомнит вам ваши злодеяния, вашу нетерпимость, невежество и подлость. Умерев, клянусь своей жизнью, он лучше уберег себя от вашей шайки душегубов, чем если бы остался жив. Хватит с вас уважаемого Михаила Мшака{106} и других благородных и просвещенных людей.
Вы, толстокожие, не пожалели его молодости и красоты! Ваши каменные сердца не тронула бледность его лица, лица человека, лишенного света и воздуха! И когда иссохло его юное, свежее тело и остались от него кожа да кости, вы тоже не пожалели его и не выпустили на свободу! Неужели не вызывал у вас сострадания вид его пальцев, ослабевших в вашем сытом монастыре от голода до того, что они не могли держать калам? А ведь раньше этот калам выводил строки, восхищавшие королей! А сколько раз он поднимался на кафедру и выступал перед вами экспромтом, и пот стекал с его высокого лба, а растроганные слушатели плакали. А сколько он перевел для вас на арабский язык старых, коряво написанных книг. Скольких обучил ваших глупых монахов и вывел их из тьмы невежества на свет. Не краснеют ли от стыда ваши бесстыжие рожи при воспоминании о свете, исходившем от его лица, а он был застенчивей женщины, живущей затворницей? Его обожали родные, уважали эмиры, любили люди, знатные и простые. Он был чист душой, благороден нравом, красноречив, дружелюбен. И такой человек шесть лет проводит в тюрьме, где его унижают и мучают, и умирает. Одному Богу известно, отчего! Но церкви — ни французская, ни австрийская, ни английская, ни московская, ни римская, ни православная, ни католическая, ни коптская, ни яковитская, ни несторианская, ни иудейская — не творят таких безобразий и жестокостей, как маронитская! Неужели она одна права, а все прочие ошибаются?