Выбрать главу

Взгляд у этого Лихомана дерзкий, злой даже. Годами немолодой, где-то под сорок. Рядом другие бойцы стоят, все ждут, что и как отвечу.

- Временное это явление, товарищи, - сказал я. - Внезапно фашист напал, фактор неожиданности использовал, вероломство проявил...

- А мне штось от того не легче, - не унимался Лихоман. - Моей жинке Фросе или дочке Варюхе моей легче от этой временности? Вот докатит фриц до нашего Ставрополья, что с ними будет? Я так думаю: задурил Гитлер нашему правительству головы, усыпил бдительность - вот и драпаем!

И опять смотрит в упор. И не поймешь, что у человека на душе: от злорадства он так говорит или от заботы большой гражданской. Решил я ему ответить построже.

- Вы, красноармеец Лихоман, поосторожнее выражайтесь. Небось слышали, что сказал товарищ Сталин: враг будет разбит, и точка. Надо верить в победу, а не паниковать. "Максимом" вы владеете, а вот языком...

- А язык у него - что ударник у "максимки".

Бойцы негромко хохотнули. Кинул Лихоман быстрый взгляд на того остряка и тут же своей скороговоркой отчеканил:

- Добре, земляк! Ежели как ударник - не возражаю. Ударник у пулемета деталь нужная и важная.

- Лихоман, - вмешался я, - прекратите разговоры! Еще раз вам повторяю: надо верить в победу, нот сломим фашистов, может, и до Берлина еще дойдем!

Стоят вокруг меня красноармейцы, помалкивают, а в глазах у каждого вижу тот же самый вопрос, что и у Лихомана. А я разве не той же заботой живу? Мой отчий край, Украину, уже топчет враг копаным сапогом, утюжит хлебные нивы танками. И родные мои там, по ту сторону фронта. Так что же я, командир Красной Армии, буду от этого паниковать, раскисать? Никогда! Я знаю: победа приходит только к тем, кто сможет направить свою волю и все силы на святое дело борьбы с фашистскими оккупантами. От собранности силы утроятся, а помноженные на ненависть к врагу, они удесятерятся. И если товарищ Сталин говорит: "Наше дело правое, враг будет разбит", то мое понимание правоты и справедливости - это, прежде всего, убежденность в неодолимости дела, которое начато Великим Октябрем... Понимаешь ли ты, товарищ Лихоман? Что ты за человек такой? Ведь не похож на паникера или провокатора...

Эти свои мысли я и высказал пулеметчикам, а закончил так:

- Вот вы, Лихоман, говорите "немец докатит". Что он, так свободно и катит? Нет ведь. С первого дня Красная Армия обороняется стойко. Вы посмотрите: под Смоленском фашистов на два месяца задержали, Севастополь геройски стоит. И чем дальше, тем сильнее будут наши удары. Мы ведь еще пока учимся воевать по-настоящему. Давайте, товарищи, - я повернулся уже ко всем, - не гадать о том, придет немец в Ставрополье или нет, а учиться воевать. Проку больше будет. Между прочим, фашиста можно бить, он только объявил себя непобедимым, а на деле драпает, ежели его прижать...

Я заметил, что вроде бы спало напряжение в нашем разговоре. А пулеметчик тот, земляк Лихомана, толкнул его плечом:

- Ну, Данила Ильич, как говорится, живы будем не помрем. А помрем, то по-геройски. И чего ты прилип к товарищу лейтенанту со своими вопросами? У него же забота научить каждого спой маневр понимать, чтоб тебя завтра не пристукнули по глупости. Уразумел? Ты бы вместо того, чтобы ныть, попросил бы товарища лейтенанта рассказать, как немца бьют. Он ведь уже воевал и даже ранение имеет.

Рассказал я бойцам о своих первых боях. И как будто заново пережил я в те минуты и трепетное ожидание схватки с врагом, и ощутил едко-кислый запах накрывшего мой окоп дыма от разрыва немецкого снаряда, и увидел искореженную сорокапятку... И хоть на фронте пробыл я недолго, впечатления о войне вошли уже в меня глубоко. Вошли и страхом перед пикирующим на тебя "мессером", перед прущим прямо на хрупкий бруствер твоей траншеи гремящим танком. И еще они обернулись во мне ненавистью к гитлеровцам, которые, прикрываясь броней, топчут нашу землю, жгут города и села, убивают, пытают, насилуют матерей и сестер моих - русских, украинцев, белорусов и других советских людей. За что? За то, что жили мы по своему, советскому укладу - без помещиков, капиталистов, других эксплуататоров? Что создали еще небывалое на земле общество свободного труда и веры в высокий разум человека? Что любим этот созданный нами мир социализма?..

* * *

Одним из первых моих знакомых в полку стал командир 2-й стрелковой роты старший лейтенант Петр Васильевич Кирьянов. Он был почти на 20 лет старше меня, и седина уже успела посеребрить его голову. Во время гражданской войны Кирьяков возглавлял отряд красных десантников на бронепоезде, воевал на польском фронте, громил белые банды на Дону, Кубани, Ставрополье, потом работал на командных должностях и ВЧК и ОГПУ.

Живой, общительный крепыш, Петр Васильевич сразу вызывал симпатии у людей. Любил и умел он рассказывать о прожитом, о боевых друзьях, с кем довелось ему сражаться на фронтах гражданской войны, охотно делился воспоминаниями о встречах с Сергеем Мироновичем Кировым, вместе с которым ему довелось воевать на Северном Кавказе.

Политруком этой роты был Виктор Иванович Дудников, моложавый, среднего роста, с непокорным чубом на лбу. Он и командир крепко дружили, были неразлучными, и мне нравилась их товарищеская спайка. Она в условиях войны была особенно ценна и служила добрым примером для других.

Познакомился я также с командирами и политработниками других подразделений: командиром 1-й стрелковой роты лейтенантом Зубаревым, политруком этого подразделения Шестопаловым, командиром 3-й стрелковой лейтенантом Зайцем и политруком Кузнецовым, командиром 5-й стрелковой лейтенантом Бурлием, командиром минометной роты лейтенантом Лещевым... Взводными в полку были назначены выпускники Краснодарского пехотного училища. Все они имели прочную военную подготовку. Многих из них я тоже достаточно хороню узнал.

Особо хочется сказать о политруке Георгии Илларионовиче Борозинце. До мобилизации он работал парторгом крупного колхоза. В полк пришел с первого дня формирования, полгода был политруком роты связи, а потом его избрали парторгом полка. Забегая вперед, отмечу, что Борозинец прошел всю войну в этой должности, закончил ее в звании гвардии майора и с четырьмя боевыми орденами на груди. Георгий Илларионович был на десять лет старше меня, ему уже было за тридцать. Партийного вожака в полку знали все: и коммунисты, и беспартийные. И он, кажется, знал всех, искренне тянулся к людям, а те тянулись к нему.

В дни формирования полка военный лагерь на территории Бибертовой дачи напоминал огромный людской муравейник. Бойцы расчищали от кустарников места для новых палаток, убирали хворост и опавшие листья, прокладывали дорожки, выравнивали площадки для построений и занятий строевой подготовкой. На главной аллее, ведущей к зданию штаба, появились красочно оформленные щиты с лозунгами, призывающими бойцов отлично учиться и метко бить ненавистного врага.

Затихал лагерь поздно вечером, но в одном домике свет часто не гасился до самого утра. В нем я и дневал, и ночевал. Конечно же, это и был наш штаб.

И тут я должен сказать теплые слова в адрес начальника штаба майора Н. И. Пономарева. В свои 43 года он выглядел моложаво. Характер у Николая Ивановича был спокойный, с ним запросто можно было поговорить, посоветоваться. К собеседнику майор был предельно внимателен, часто при разговоре карие глаза его слегка прищуривались, а густые и широкие брови сходились у переносицы. Ценил он шутку и сам любил пошутить.

* * *

Плановые занятия по боевой и политической подготовке, как правило, проводились в поле, за северо-западной окраиной города. Место это называлось "валик". Довольно большая равнина была очищена от камней и заросших кустарником кочек. Занимались с рассвета и дотемна.

Разумеется, учиться было нелегко, по бойцы и командиры хорошо понимали всю сложность обстановки и не жалели для учебы ни сил, ни времени. На "валике" были установлены самодельные чучела для обучения приемам штыкового боя, вырыты траншеи, окопы с ходами сообщения, брустверы их были замаскированы дерном. Здесь же отрабатывались приемы ведения огня из различного оружия, бойцы учились метать гранаты.