Шагал хочет, чтобы его штрих был в состоянии сопровождать слово любимых авторов.
Гениальная книга
Справа "Повозка" (1925). Внизу две гравюры из иллюстраций Шагала к "Мертвым душам" Гоголя: сверху "Манилов", внизу "Художники". Выполненные в 1924 и 1925 годах, иллюстрации были напечатаны издателем Териадом в 1948 году. У Гоголя есть все, что вдохновляло творчество Шагала: Россия с дремлющим самосознанием, рабской психологией и в то же время чувством юмора, перекрывающим трагические ноты поэмы.
Матисс часто дарил свое искусство книге, каждый раз демонстрируя профессиональную серьезность или, лучше сказать, культуру, помогавшую ему иллюстрировать стихи и прозу. Он сосредоточенно подбирал цвета и следил, чтобы они хорошо сочетались со шрифтами. Для Шагала эти проблемы начались позже. Ему важнее всего было прийти к созвучию с автором. Без сообщничества, без любви не бывает искусства, а Гоголь для него — не просто ил люстрируемый автор: "Мертвые души" были, наверное, самой любимой книгой его жизни.
Шагала привлекает переплетение противоречивых настроений. Он любит и ненавидит Россию, как любил и ненавидел ее Гоголь. А потому он не просто иллюстрирует гоголевский текст, но интерпретирует его, извлекая из бессмертных страниц театральный калейдоскоп персонажей, ситуаций и состояний души.
Шагал, смакуя, подчеркивает комическую сторону гоголевского текста, но это никого не должно вводить в заблуждение.
Юмор для Шагала - это момент откровения о собственном потаенном образе бытия. Кроме того, русский художник почитает Моцарта и знает, что легкость дается с величайшим трудом.
Открытие цирка
Вверху "Акробат" (1927-1930, Париж, Городской музей современного искусства); внизу "Всадница" (1931, Амстердам, Музей Стеделик). Мало кому из художников удавалось столь точно уловить захватывающую природу цирка. В его глазах клоуны и акробаты выступают как знак блестящего дивертисмента, поднимающего человека над его тревогами.
Шагал хочет, чтобы самые глубокие истины являлись на свет Божий из действия, которое, гранича с фарсом, бурлеском, трагедией, вело бы человека к знанию. В этом волшебном начинании, ставшем одним из этапов творческого пути Шагала, его направлял и поддерживал Амбруаз Воллар, старый торговец, издатель, тонкий ценитель и проницательный знаток искусства.
Воллар, интуитивно чувствовавший Шагала, предложил ему тему цирка, зная, что она вдохновит русского художника на создание незабываемых образов.
При каждой возможности Воллар и Шагал ходили в Зимний цирк. Двадцать гуашей, рожденные этими проведенными вместе с другом вечерами, были в знак благодарности озаглавлены "Цирк Воллара". Как уже отмечалось, творчество Шагала, всегда тесно связанное с народным началом и фольклорным бурлеском, естественно восприняло образ цирка. Затронув эту тему, Шагал снова оказался в русле русской традиции. В самом деле, цирк - это один из постоянных мотивов русского авангарда.
В драматургии Маяковского многие сцены пропитаны цирком, призваны воссоздать саму его сущность, а многие персонажи замешаны на клоунаде. Его пьеса "Баня" имеет подзаголовок: "Драма с цирком и фейерверком". Даже в лирике часто встречаются мотивы и образы, отсылающие к миру цирка. Маяковский считал цирк земным зрелищем без всякого символического подтекста и стремился привнести в него схемы и пафос плаката, превращая клоунов в социальные маски.
Маяковский не искал в цирковых аттракционах и заплатках на клоунском костюме простого сочетания линий и цветов, экзотической и сказочной сущности, но пользовался этой атмосферой, дабы погрузить в нее блистательных персонажей своих политических карикатур. Шагал, равно как и Блок, Белый, Клее, Бекман, изображает клоунов и канатоходцев как мифический народ, метафорическое племя. На полотнах Шагала, как и в стихах Блока и Белого, скоморохи приобретают волшебные, сказочные черты, больше того - превращаются в чудесных существ, как образы икон или легенд. Шагал соперничает в гибкости с акробатом и бросает вызов виртуозной ловкости жонглера.
Драгоценный инструмент
В картине "Всадница" 1931 года (на предыдущей странице) скрипка зажата между головой и шеей белой лошади. В "Одиночестве" (1933, Тель-Авив, Художественный музей) драгоценный инструмент отдан белой корове, символизирующей терпение и доброту, сопровождающие раввина, погруженного в молитву со свитками Торы в руках.