На лохе давно пора было появляться плодам мучнистым, терпким, чуть сладким, очень сытным и вкусным. Но деревья шумели бесплодными ветвями. Весь урожай уничтожили крохотные трипсы. Наступила долгая зима. Зря взлетали на деревья фазаны. Главный и такой привычный корм исчез. От истощения и голода погибло много птиц, и когда пришла новая весна, уже не звенели как прежде тугаи голосистыми криками расцвеченных петухов. Охотники удивлялись и спрашивали друг друга:
— Что стало с фазанами?
— Куда они исчезли?
— Почему не уродила джида?
Никто толком не мог ответить на эти вопросы, так же как никто не знал, что крошечные насекомые были виновниками гибели прекрасных птиц.
Сколько времени будут бесчинствовать трипсы, есть ли у них недруги и почему они не сдержали армию этих вредителей дерева — никому не было известно. Жизнью крохотного трипса никто и никогда не интересовался. Мало ли на свете разных насекомых!
Желтую пыльную пустыню, окаймленную голыми фиолетовыми горами, совершенно съели овцы. Они уничтожили все, что выросло весной. Остальное засушило знойное солнце.
Воды в наших канистрах мало, путь впереди неясен и поэтому немного боязно: а что, если случится неладное с машиной. Но она, перемахивая через холмы и небольшие распадки, мерно и весело стрекочет мотором. И вдруг неожиданно из-за бугра выглянули ярко-зеленые вершины деревьев. Нам не верится. Не может быть здесь деревьев, а если и есть, то возле них обязательно люди, скот и пыльная земля, выбитая копытами. Но перед нами открывается небольшое ущелье и оазис из древних и высоких ив. Под ним крохотный родник, густая тень, прохлада, влажный воздух. Как мы рады всему этому раю!
Машина, к ней нельзя прикоснуться, такая она горячая, стынет в тени, и уж мы все наслаждаемся. Не беда, что со всех сторон, размахивая длинными ногами, бегут к нам клещи-гиаломы; неважно и то, что несколько тощих комариков заявляют о себе острыми уколами, предупреждая о предстоящей вечерней атаке, всем хочется отдохнуть от пустыни.
Деревья большие, развесистые, на них невольно заглядишься. Многие распластали по земле свои толстые стволы, извиваются, будто удавы. И уж сколько им человек нанес ран топором и пилой.
Беспрестанно напевает иволга. Здесь живет только одна парочка. Певунью никак не разглядеть в густой зелени листьев. А если она и выскочит на секунду на голую ветку, то, заметив на себе взгляд человека, сразу спрячется. Безумолчно пищат птенцы воробьев. Здесь только одно их гнездо. Пустыня голая, еды в ней немного.
Тихо… Но иногда будто загрохочет поезд, так громко зашелестят от порыва ветра листья, а одно дерево запоет тонким страдальческим голосом: какая-то ветка трется о другую и жалобно плачет.
Все проголодались, дружно готовят обед. А мне, водителю, привилегия. Пользуясь ею, я усаживаюсь возле родника. С десяток толстых-претолстых, солидных и, наверное, уже старых жаб шлепается в воду, десяток пар глаз высовывается из воды и уставляется на меня: «Что понадобилось человеку в нашей обители?»
Жабы терпеливые. Вот так, застыв, будут глазеть на меня часами. Но и мне от усталости не хочется двигаться. Подожду здесь, послушаю крики иволги, воробьев, шум листьев и скрип дерева.
Прилетела маленькая стайка розовых скворцов, покрутилась и умчалась снова в жаркую пустыню. Появилась каменка-плясунья, посмотрела на людей, взобралась на камешек, покланялась и — обратно в жару, полыхающую ярким светом.
Родничок — глубокая яма около двух метров в диаметре, заполненная синеватой мутной водой. Один край ямы пологий, мелкий. Через него струится слабый ручеек и вскоре же теряется в грязной жиже. К пологому бережку беспрестанно летят насекомые: большие полосатые мухи-ежемухи, поменьше — тахины, цветастые — сирфиды. Еще прилетают желтые в черных перевязях осы-веспы. Все садятся на жидкую грязь и жадно льнут к влаге.