– Чего боишься, друг, иншаллах, довезу тебя в Ардебиль целым-невредимым.
На том наш первый диалог был исчерпан. Я долгое время хранил молчание, крепко держась за поручень, пока машина неслась по гладкому, как стекло, шоссе. Немного освоившись, я для знакомства задал ему несколько вопросов. Звали его Мохаммедом, он оказался азербайджанцем, но школу окончил на фарси. Я подумал, что он может стать моим не только водителем, но и переводчиком. Я не прогадал. Он охотно согласился на мое предложение и запросил цену пониже требуемой. Признаться, я чуть насторожился из-за этой его сговорчивости, даже заподозрил его в причастности к «Эттелат», вспомнил и рекомендации моего друга.
Но все эти соображения улетучились на бензозаправочном пункте. Оказалось, что причиной скромных требований таксиста был бензин: здесь он стоил в несколько раз дешевле, чем у нас. В общей сложности нам предстояло проехать около 3500 километров. А дождь все лил и лил, и здесь вполне уместно сказать, что меня с Ираном познакомил дождь.
Поодаль виделась гора Савалан с заснеженной вершиной. Автострада – блеск. В городе ветренно, улицы – как неряхи. У въезда в Ардебиль наш «пежо» чуть было не шарахнул в бок белый «пейкан», причем с моей стороны. Проворная реакция Мохаммеда спасла меня от этой угрозы.
Водитель «пейкана», разминувшись с нами, высунул руку через оконце и пальцами изобразил какой-то знак.
– Ваш знакомец? – спросил я.
– Не мой, а ваш. Он подавал знак вам.
– Мне?
Он кивнул.
– Можешь ли сказать номер той машины?
– Я запомнил только последние цифры… То ли 66, то ли 99.
Мы забыли об этом неприятном инциденте, как только завернули за угол.
Меня в Ардебиле интересовала усыпальница Шейха Сафи. Ибо там же должна была находиться могила принца Хамзы Мирзы. Орудж Баят служил под его началом.
Мы подъехали к мавзолею, а там – ремонт. Мавзолей пришел в неузнаваемое состояние. Напоминал средневекового рыцаря, потерпевшего поражение на поле брани. Он был весь ободран, расколот, со стен сочилась «кровь». Мне было горько видеть усыпальницу суфийских шейхов в таком состоянии! Гробницы с останками Шейха Сафи и его родственников находились под сводом купола с начертанием «Аллах». Здесь опочили, помимо Шейха Сафи и Шейх Джебраил, Шейх Ибрагим, Шейх Гейдар (отец Шаха Исмаила Первого). На меня наибольшее впечатление произвела худжра (склеп) Шаха Исмаила. На его гробнице было начертано: «Здесь почиет благословенный Шейх Исмаил, из рода суфиев, праведный посвященный муршид»[4]. Тот самый Шах Исмаил, который создал великий Азербайджан, государство Сефевидов и покинул мир в возрасте 31 года[5]от внезапной напасти, и Господь не предоставил ему времени для того, чтобы он установил полное главенство тюркского (азербайджанского) языка во дворце.
А в другой худжре вот уже почти 700 лет покоился прах жены, детей и близких Шейха Сафи. Благословенные лики, любящие сердца, обратившиеся душой своей к дому Танры.
А вот хранилище – Талари-Чинихана, где хранятся 1256 единиц фарфоровой посуды, подаренных китайским императором Минком Шаху Аббасу Хранилище построено отцом Шаха Исмаила – Шахом Тахмасибом Первым. Китайские дары хранились в стенных нишах, или прикреплены к потолку. Теперь их нет, остались только выемки. На оборотной стороне посуды, говорят, была печать китайского императора.
А вот символическая 62-килограммовая печать суфиев. К чему такая махина? Аллаху ведомо. Может быть, суфии собирались вокруг многопудового символа, чтобы обсудить важные вопросы. Названия шести ипостасей Аллаха (“Ya Мэппап”, “Ya Siibhan”, “Ya Silhran”, “Ya Rohman ”, “Ya Dayyan ”, “Ya Нэппап ”) призывали суфиев быть совестливыми и праведными. Восемь ответвлений указуют многотрудные стези просвещения-посвящения, двенадцать перьев символизируют лики двенадцати имамов.
Грандиозный мавзолей, возведенный стараниями Шейха Бахаи, хранит в себе бессмертный дух суфиев. Дух не сожжешь, не истребишь, не убьешь, и эту истину надо бы зарубить на носу тем, кто пытается замести следы истории.
Я пожелал сфотографироваться, передал аппарат Мохаммеду, но служитель воспротивился:
– Нельзя тревожить покойников, омрачать сон усопших.
Шах Аббас принимал посетителей в Чинихане. После переселения в Исфаган Персидский (Кызылбашский) Лев не забыл своих предков, совершал паломничество на их могилы. Он, Шах Аббас, который обезглавил, сгноил в темнице сестер и братьев, этим радением о последнем приюте предков демонстрировал свое почтение к их памяти… Мертвые не могут претендовать на трон и венец. Но мощи его самого стали угрозой позднейшим венценосцам. Как боялись Шаха Аббаса Первого при жизни, так и боялись его мертвого. Потому его похоронили в таком месте, чтоб и духу усопшего не было, чтоб не омрачал он сны живых. Так как Лев кызылбашей нажил себе множество врагов, его последний приют держали в тайне. Монарх, повергший в страх весь Восток, венценосный Лев, чей грозный рык сотрясал округу, покинул бренный мир на родине своей матери – в Мазандаране, но и при смерти не выпускал из десницы шамшира. Получив в наследие от отца расчлененную страну, он сумел воссоединить ее, но ценой крови, отсеченных голов, выколотых глаз. И однажды, при посещении усыпальницы предков, увидев у входа крошечный ошметок грязи, Шах Аббас попенял служителю: