Но что же не хватало работнику в России для высококачественного, изобретательного или «креативного» труда? Совсем немногого — предпринимательской свободы. Казалось бы, отчего не дать ее государству своему населению? Подписать царский указ, декрет, принять закон — и начнется изобилие. К сожалению, все не так просто. В тех условиях, в которых почти всегда существовала Россия, такая либерализация означала немедленную утрату государственной сопротивляемости — перед врагами внешними и внутренними. Это предполагало замену традиционной жесткой вертикали власти на некую либеральную горизонталь. Предпринимательская свобода была невозможна без политической свободы, а на это решится было трудно. Жесткая власть была жизненно необходимой «синицей в руке», а свободный труд и политические свободы для народа — далекий и не достижимый в те времена «журавль в небе».
Еще со времен Средневековья в России была выстроена система жестокой концентрации политической власти. Это был свой вариант тоталитарного государства византийского типа. Вознаграждением за это и доказательством правильности выбранного пути стало объединение вокруг Москвы слабых княжеств в единую сильную державу и успешное противостояние внешним врагам. В дальнейшем эта жесткая и во многом принудительная политическая система оставалась практически неизменной, и только меняла фасад. Лишь внешне ее обновили сначала Петр Великий, затем через два века Ленин и Сталин. Но суть оставалась прежней, страна воспроизводила типичные черты средневековой Византийской империи с ордынской прививкой.
Несмотря на поражающие воображение размеры и природные богатства, Россия оставалась, по верным оценкам наших «заклятых» западных друзей, «колоссом на глиняных ногах». Своих технологических новаций в России как не было, так и не появлялось в нашем закрепощенном народе. Но именно это теперь во все в большей и большей степени определяло силу государства.
Может возникнуть вопрос: если частная инициатива и предприимчивость имеют столь важное значение для производительной силы общества, то почему в российской истории они никогда не проявили себя должным образом? — ведь было время, когда правовые условия для этого были вполне благоприятны. Действительно, в истории России были полстолетия, когда ее народ был формально освобожден, а именно с 1861 года до 1917-го, т. е. после отмены крепостного права и до большевистской революции, вновь закабалившей народ. Но отмена фактического рабства не была «свободой». Крестьяне вышли из крепостничества без личных земельных наделов — вся земля управлялась деревенской общиной, своего рода «коммуной». Общинное земледелие, некий прообраз советских колхозов, просуществовало в России до самых реформ Витте и Столыпина, т. е. почти до большевистской революции: свобода только промелькнула перед глазами крестьянина. Но и те несколько пореформенных и предвоенных лет были отмечены резким аграрным и промышленным подъемом в стране и очень высокой, по статистике, урожайностью.
Массы же «дворовых» крестьян, проживавших как крепостные в усадьбах для обслуживания помещиков, одиночки и семьи, выходили на волю, не имея ни земли, ни собственного крова над головой, ни собственности, чтобы суметь самостоятельно прокормиться. Поэтому, по крайней мере, на поколение или на два они оставались по-прежнему фактически крепостными, в милости у прежних господ.
После недолгой эйфории революционных лет сталинские порядки вернули в Россию крепостничество. Сельскохозяйственное население страны, работники колхозов, лишенные земли и частной собственности, не имели ни паспортов, ни права покидать места работы. За свой труд они получали не деньги, а «трудодни», возможность взять небольшую долю плодов своего труда. Рабочие на промышленном производстве за нарушение трудовой дисциплины, за повторное опоздание на работу получали срок лишения свободы, труд им оплачивался мизерной долей того, что они получали «при царе», это впоследствии признавали в мемуарах даже высшие партийные работники (Н.С. Хрущев). Миллионы репрессированных по политическим статьям составляли в концлагерях важную и очень производительную рабскую трудовую армию.
Тем не менее, в созданной большевиками советской стране быстро росла ее технологическая и военная мощь, почти сравнявшаяся с западной к началу Отечественной войны. Результат такого напряжения народных сил представлялся высшим достижением. Полагали, что только так, с жесткой командно-бюрократической системой, при планово-административной экономике, с принуждением людей к труду и политическим бесправием, страна могла накапливать силы перед неизбежной войной, уже маячившей на рубежах. Во многом это оказалось верно.