8. Выздоровление и возвращение силы
Преемник Ельцина кадровый офицер Владимир Владимирович Путин, недавний глава ФСБ, позже Председатель правительства, повел оставленную ему страну иным путем. По его же словам, работая ранее в правительстве Санкт-Петербурга, ему приходилось в «дикие» 1990-е ночевать с заряженным помповым ружьем рядом на кровати, и он хорошо понимал, что происходит и что надо делать в стране в первую очередь. Наводить порядок с криминалом, заканчивать войну в Чечне, «строить» олигархов, которые бумажными «фокусами» с приватизацией захватили половину общенародного достояния, и заправляли страной даже из Кремля. Это был путь к обретению утраченной народом сопротивляемости и силы. Без них народ буквально погибал — в нищете, без надежной вооруженной защиты, неспособный противостоять криминалу, террору и враждебному натиску на юге.
Вообще, национальная идея, если она когда-либо проявилась в народе, становится неискоренимой. Зародившись, национальная идея врастает в народ столетиями, и даже если ствол векового дерева сломает буря, она всегда прорастет зелеными побегами. В новой, ельцинской России политологи, философы, публицисты — недавние коммунисты, марксисты — стеснялись распознать давнюю национальную идею русского этноса, а тем более признать ее за «достойную» в условиях либеральных свобод и демократии «по-европейски». Национальная идея русского этноса — это имперская идея. Она родилась на Куликовом поле, проросла при московском царе Иване III, укрепилась Иваном Грозным, Петром Великим, собиравшими земли вокруг Москвы. За сотни лет величие народа, могущество его государства, обширность собранных земель и покровительственное, доброжелательное отношение к соседним народам, стали естественным мироощущением русского этноса. Но после освобождения народа из-под пяты могучего «тирана» СССР в 1990-х и неожиданного открытия объятий Западу, стало очень неудобным, «позорным» признавать за собой такой врожденный грех, даже упоминать о своей имперской национальной идее. Она казалась каким-то коммунистическим наследием, позорным родимым пятном. В «западную демократию» и «европейскую цивилизацию» с такой национальной идеей, пожалуй, и не примут, попросят оставить на пороге, как старое ненужное тряпье, а не душу народа.
Так и случилось: Запад нас не принял в объятия, и даже не пустил за порог — полунищих, ослабевших, но с непомерным для своего положения самомнением. И, главное, с такой живучей и опасной национальной идеей, с которой у самой Европы ничего не получилось в ее истории, — сколько они ни воевали веками во имя «единства» то ли «во Христе», то ли за «священную римскую империю» или гитлеровскую «тысячелетнюю империю». Хотя в современном Европейском Союзе и появилось подобие национальной идеи, но это весьма мещанское желание большего и большего, нескончаемого «комфорта» и «толерантной свободы» под защитой всесильного и признанного «господина» — США. Такая идея не рождает к себе уважения. Она не образует жизнеспособного этноса, поэтому с ней народы долго вместе не живут.
Только Соединенные Штаты Америки обрели глобальную мощь, влияние и тоже проникнуты национальной идеей имперского масштаба. Из скромных поначалу идей «свободы», «равенства», «равных для всех возможностей» национальная идея США преобразилась и переросла в убежденность в своей глобальной исключительности, право на мировое лидерство. Очевидное и недоступное для прочих в мире благосостояние, государственная мощь, действенная демократия — но только для себя, рождали убеждение в превосходстве американского образа жизни, в «священном праве» вести за собой остальной мир, устанавливать «правила», по которому миру жить. На эти претензии почти всем оставалось только застенчиво «поддакивать», не смея что-либо возразить перед военной и экономической мощью сверхдержавы.
Россия после Отечественной войны в глубине души признавала единственной страной «ровней себе» только Соединенные Штаты. И не только по военной мощи. Это была интуитивная, даже народная симпатия и уважение, как это бывает среди людей — уважение к человеку сильному, очень уверенному, толковому, хотя и не очень дружелюбному. К сожалению, после «поражения» в Холодной войне, формального примирения, отсутствия с тех пор идеологической розни взаимная симпатия не возникла. Слишком долго в Америке представляли Россию как «империю зла», слишком долго тянулись отчуждение и вражда, чтобы ожили былые союзнические отношения. Америка, по ее мнению, победила в Холодной войне, но Россия оставалась напичканной ядерным оружием и с нацеленными на ее города ракетами. Потому, «коммунисты вы теперь или нет, но, по-прежнему враги». Поверженные, слабые, но враги. Поэтому «ничего личного», сами виноваты.