* * *
Я стояла перед дверью шефа и тянулась к ручке. Даже когда я войду туда, еще не поздно все отменить: можно сказать, что зашла просто так, ага. Я у шефа в любимицах еще с космоходного. Опекун, наставник, обаяшка.
И не надо вот этого. Женщиной я не с ним стала.
— Разрешите?
— А, Алекса.
«А, Алекса».Все как всегда. Всего лишь еще один день.
— Садись.
— Спасибо, сун цу Хименес.
Улыбается. Он чертовски обаятельно улыбается, от такого тлеешь еще долго после того, как улыбка ушла, и нет ее в помине. Хотя когда это у адмирала Франциска сун цу Хименеса, юного гения и героя, не было улыбки?
Даже жаль его огорчать.
Он еще улыбается. В кабинете кружит тонкая нотка одеколона — что-то такое на грани фола, знаете, когда начинаешь думать о женских духах. Здесь есть серверный шкаф — Мономиф в полутораметровом ящике. Есть модель «Тикондероги», крейсера, на котором Хименес вырезал пол-эскадры сцинтиан, — какой это был маневр! Титул «сун цу» штабным просиживанием не зарабатывают.
Это, словом, кабинет шефа — без двух минут бывшего шефа.
«Никаких двух минут, соплячка».
— Вот.
Я потянулась через стол, но он уже все понял, потому что бумажки тут были только одного вида. Пусть и редко такое писали.
— Александра… Это из-за того происшествия?
— Я так не могу, сун цу Хименес.
Ему — можно. Остальным — хрен.
Он думает. Ему сейчас тяжело. Или нет? Может, он все просчитал, а сейчас смотрит с такой тоской, чтобы потянуть время, и на самом деле прикидывает, как он меня раздевает. А может, думает, что у него половина личного состава — юные гении, которых учили допрашивать, догонять и убивать, а вот просто жить — нет, не учили. Может, он, умница, сейчас вспоминает, что далеко не все забивают себе мозг фанатизмом и преклонением. Может, он тебя не раздевает, а больничное белье на тебя мысленно примерил.
«Ну, давай, Алекса, накрути себя. Давай».
— Я не буду тебе рассказывать о потере гражданства.
Франциск потянулся за сигаретами. Франциск почесал лоб пальцами, между которыми торчала мерзкая никотиновая палочка. Франциск был гениален. Он шлепнул по клавиатуре и встал. Стена таяла, поляризовалась, и там появлялся город. Светящийся, мерцающий сильно вогнутой линзой — классический город-амфитеатр. Почти классический, потому что это столица Империи Мономифа.
— За пределами конторы от себя не убежишь.
Не оглядываясь, он указал рукой куда-то влево. Дым послушно поплыл за сигаретой.
— Вон там космопорт: можно улететь с Нуклеуса. Хотя погоди… — без всякого намека на «вот только вспомнил» сказал Хименес. — Без гражданства тебе билет не продадут. То есть продадут, но для начала вывернут наизнанку.
О том, что женщины, как правило, оставались после такого без яичников, он, конечно, умолчал. Ну и спасибо, я в курсе. Медицина у нас хорошая, для граждан сделает все за счет не-граждан. Вернее, за счет частей не-граждан.
— Трущобы? Пожалуй. Там, Алекса, нужен профи, всегда нужен.
Да. Я могла стать ганслингером, певичкой, шлюхой, аналитиком при боссе. До первой облавы на тех, у кого ай-кью выше семидесяти.
Впрочем, это мы все мечтаем. Из этой организации уходят с очищенной памятью, и я буду долго вспоминать свои умения. Возможно, даже дольше, чем проживу. «Стоят ли эти несколько сотен тушек такого?»
Самое милое, что ответа я не знала.
— Ты понимаешь, что я не смогу о тебе позаботиться?
«Хименес такой классный!»— вспомнила я сама себя времен космоходки. Мне тогда казалось, что я его люблю без памяти, но это пока не выяснила, что таких дур — тысячи, а я слишком хотела быть единственной.
«Ты самая лучшая, доченька».
Тогда я стала мечтать об отце. О таком отце, как герой Второй войны за Мицрах. Ну право же, мама говорила, что мой отец — выдающийся? Говорила. И пусть по Франциску сун цу Хименесу сохнут дурочки. Или текут — это уж смотря по мере идиотизма.
А я буду гордиться вами, адмирал. А вы — мной.
«— Оверсан при этих данных перехвата сэкономит полтора нанограмма сверхтоплива в секунду…
— Кадет Кальтенборн, вы сами додумались?
— Так точно, господин контр-адмирал!»
Пора мне вас наконец разочаровать, Франциск.
— Я все понимаю, сун цу Хименес.
— Послушай, Алекса…
— Не хочу. Подпишите это.
Я не только коллег и задержанных строить могу — я могу начальнику дерзить. Я могу все, и ничего не почувствую.
— Александра.
Хименес сел в кресло, стена зарастала благородным мрамором, и мы снова играли в гляделки. Хотите сыграть в гляделки с кумиром отрочества? Не советую, это разочаровывает, потому как вспоминаешь одно, а видишь другое. В памяти герой при кителе и сиянии, а перед глазами усталый немолодой интриган, кабинетный вояка с цепким взглядом.
«Как же это вас так, Франциск? Что вы почувствовали при этом?»
— Да, сун цу Хименес.
— Сделаем так. Ты идешь в отпуск.
— Отпуск?!
Это как всадить в реактор пакет, когда еще прошлый не прогорел. Это как… Он что, не понял ничего? И он тоже — не понял?
Я вдруг почувствовала, что устала, просто смертельно устала. Что все дерьмо, что нет выхода, что вот этот престарелый парень сейчас перекрыл мне последний — из огромной чистой любви к своей подопечной, к рыжей умничке, которую иначе превратят в чистый лист.
Черт, а я и впрямь хотела — чтобы чистый лист, табула раса. Чтобы бегать от облав, не помня себя, чтобы продираться иерархией трущоб, чтобы глядеть на звезды сквозь купол и думать, почему меня туда не тянет. Чтобы придумать себе красивую историю, что я — секретный агент, которому стерли мозги. Придумать — и оказаться почти правой. Чтобы все было круто, грязно, чтобы чужая жизнь корчилась в моем захвате, чтобы я — сверху!
«Отпуск? Франциск, да вы гоните».
Адмирал смотрел на меня и молча тушил окурок в пепельнице. Табак, мрамор и одеколон — и призрак мира за непрозрачной стеной. Мира, куда меня не пускали.
— Отпуск и премия. Двойная, например. Твои допуски полежат у меня, заявление — тоже. Куда хочешь? На Фьюли? На Бруствик?
Курорты. Отличные курорты — на границе Империи. Жаль, я и там буду на поводке.
— Кого отправить с тобой? Или партнера найдешь на месте? Прости, я бы и сам махнул, но стар для тебя, понимаешь…
Шутит. Уже шутит — значит, решил, что рассосалось: поистерила дурочка и угомонилась. Что я чувствую? Ничего. Мною по старинке вытерли весь кабинет и кинули в ведро, мне непрямым текстом объяснили, что я не права. И я уже сама поняла, что мечтала о саморазрушении.
Я сглотнула литра полтора слюны, а все равно не чувствовала почти ничего.
Нахамить бы.
— Я поняла, сун цу Хименес.
Вместо хамства — встать, начать выворачивать карманы: допуск уровня «инквизитор», капитанский допуск, запал-карта от «Тиморифора» (прости, мой Алый). Хименес открыл ящик стола и принялся складывать туда эти предметы по одному.
Я развернулась и пошла к дверям.
— Подожди.
Оборачиваться не хотелось: я только что не смогла отстоять себя. Психоанализ в кабинете шефа — это так восхитительно, словно и впрямь мною помыли полы.
— Ты отличный капитан, Алекса.
На локте задержалась рука — приятно, несмотря ни на что. Именно поэтому я стряхнула эту самую руку и вышла. Потому что приятно и потому что сама знаю, что я отличный капитан.
Снаружи было людно: к шефу образовалась очередь, а я шла мимо этих людей — кто они? — и привыкала к мысли, что у меня есть премия и отпуск. Мысль шла скверно, ее приходилось запихивать в голову, уминать и утрамбовывать там.
«Ничего, Алекса, справишься. У тебя впереди три недели жаркого солнца. Если повезет — то двойного солнца. Говорят, на Бруствике получается модный сероватый загар. Рыжие волосы, голубые глаза, пепельная кожа…»Меня чуть не стошнило от понимания: я еду на курорт, чтобы развеять депрессию. А депрессию вызвало то, что меня не устраивает мое спокойствие. А не устраивает оно меня потому, что…