– Наркотики? – спросил Чарльз.
– Заметьте, я ничего такого не говорил, – предупредил мистер Флиндэрс. – И не скажу, поскольку при исполнении. Но миссис Феллоус – помните, я вам о ней рассказывал, экономка мистера Титмарша – всем раззвонила, будто Дюваль настоящий торчок. Ей лучше знать, она раньше жила в прислугах у одного джентльмена в Лондоне, который употреблял эту дрянь, так что у нее нюх на наркоту.
– Кстати, как там поживает мистер Титмарш? – поинтересовался Питер.
Констебль покачал головой.
– Наконец-то вспомнили, сэр. Честно вам скажу, когда вы впервые пришли ко мне и стали спрашивать про него, я как-то не задумался. Но теперь я за ним последил и убедился, что он подозрительная личность.
– А что он такого сделал?
– Не знаю, как поточней сказать, – осторожно начал мистер Флиндэрс. – Но он постоянно озадачивал меня. Ведет себя так, будто понимает, что за ним следят, а ему есть что скрывать.
– Дюваль каждое утро приходит в гостиницу?
– Он там часто ужинает. Хотя когда у него запой, он не притрагивается к еде. Сейчас малюет свою жуткую картину, и в «Колоколе» появляется вечером.
– А что он рисует?
– Розовых крыс, сэр, судя по тому, как он выглядел вчера вечером, – усмехнулся Флиндэрс. – Мало того, если бы он сам сказал мне, что рисует розовых крыс, я бы ему охотно поверил. Гораздо охотнее, чем когда он говорит, что рисует воду у мельничного колеса. Потому как ничего более чудного я в своей жизни не видел. Какой-то ночной кошмар.
– Мельница… Она ведь находится за деревней?
– Верно, сэр. Когда захотите посмотреть на эту картину, найдете его на берегу, как раз пониже водяной мельницы.
– Пожалуй, схожу посмотрю, – сказал Чарльз.
– Ты хочешь идти один? – спросил Питер.
– Да. Если пойдем вдвоем, можем спугнуть его. Попробую что-нибудь разузнать.
Распрощавшись с констеблем, они направились в сторону деревни. У «Колокола» Чарльз вышел из машины и зашагал через поле в сторону реки. До мельницы было минут десять ходьбы, и, как и предсказывал Флиндэрс, на берегу Чарльз заметил рисующего Дюваля.
Чарльз подходил к нему сзади и успел разглядеть художника, прежде чем тот его увидел. Дюваль напоминал огородное пугало, однако был вполне трезвым. Он был настолько поглощен работой, что заметил Чарльза, когда тот приблизился.
Вздрогнув от неожиданности, Дюваль поднял на Чарльза налитые кровью глаза.
– Добрый день, – вежливо произнес Чарльз. – Извините за беспокойство. Но ваша картина поистине замечательна.
И это было правдой. Он подумал, что критика Флиндэрса имела под собой основания. В картине содержалось нечто невыразимо жуткое, да и написана она была с поистине дьявольским мастерством, хотя старую мельницу узнать в ней было сложно.
Презрительно ухмыльнувшись, художник неприветливо заявил:
– Что вы, англичане, смыслите в искусстве? Ничего!
– Боюсь, что вы правы, – кивнул Чарльз. – Но ведь она не предназначена для нашей Академии? Вы, вероятно, выставляетесь в модном салоне?
Лесть достигла цели.
– Да, верно, – ответил Дюваль. – Этой картиной, моим шедевром, я сделаю себе имя. Мир наконец узнает обо мне.
Его лицо осветил внутренний огонь, который, впрочем, сразу же погас. Он пожал плечами и мрачно произнес:
– А как вы смогли понять гениальность этого произведения?
– Меня особенно поразили тени на вашей картине, – гнул свою линию Чарльз. – По сути дела…
– Я вижу их красными! Тускло-красными.
– Очень немногие люди способны увидеть их такими, – искренне сказал Чарльз.
Он вскоре обнаружил, что месье Дюваль чрезвычайно чувствителен к лести, даже самой неприкрытой, и продолжил распространяться в том же духе. Через двадцать минут художник почти растаял, и когда Чарльз торжественно заявил, что для Фрэмли большая честь иметь среди своих жителей гения, он с отвращением отбросил кисть и воскликнул:
– Вы думаете, я живу здесь по своей воле?!
Дюваль согнулся на своем походном стульчике, и его рука, державшая палитру, задрожала от переполнявших его эмоций.
– Я только и думаю, как отсюда убраться! Пять лет я здесь прозябаю, пять лет! Но наступит день, когда все закончится. И тогда я свободен, я исчез!