Розниек наблюдал за Леясстраутом. Бесследно исчезло начальственное высокомерие. Лоб повлажнел, наморщился, на виске пульсировала набухшая вена. Леясстраут отодвинул остывший кофе, резко встал и с напускной безысходностью развел руками.
– Ну, хорошо, допустим, я в молодости жил и работал в этом вашем Юмужциемсе. А теперь съездил навестить знакомых. Что же в этом факте достойно внимания сельского Шерлока Холмса?
– Странный визит, – пропустив колкость мимо ушей, усмехнулся Розниек. – Приехали вечером, а посреди ночи уже отправились в обратный путь.
Леясстраут насторожился.
– Что, разве и в лесу за мной была слежка?
– Нет, зачем же. Вас заметил человек, когда вы долго ожидали автобуса на остановке. Помните? Вам он не знаком?
– Похоже, где-то видел его раньше.
– И не хотели, чтобы он вас узнал. Поэтому не поддержали разговор.
– Опять подозрения. Да скажите же в конце концов, что означает этот спектакль?
– Меня интересует, что вы делали той ночью в Межсаргах? И почему так внезапно уехали?
– Вам не кажется, товарищ следователь, что любой гражданин имеет право хранить в тайне все то, что относится к его личной жизни? – Леясстраут высказал это хотя и негромко, но с раздражением.
– Бесспорно. И тем не менее не понимаю. Вы столько лет живете в Риге и ранее никогда не ездили…
– И тут ни с того ни с сего вдруг роман где-то в Юмужциемсе, на старом хуторе Межсарги… – У Леясстраута, видимо, начали сдавать нервы. – Да, действительно, уму непостижимо! Разве мало женщин в Риге? Неужто обязательно ехать куда-то к чертям на кулички?! – Он вновь закурил и умолк. Затем уже в другом тоне добавил: – Катрина была моя первая и самая большая любовь. Разве мог я не поехать, когда она меня позвала?
В кабинете долго царила гнетущая тишина.
– Извините, – выдавил наконец Леясстраут. – Не знаю уж, поймете вы меня или нет, и все же я попрошу… У меня жена, двое детей…
Розниек задумался. Несомненно, Леясстраут той ночью был в Межсаргах. Рассуждая логически, да и в соответствии с имеющимися доказательствами, очевидно, имелась прямая связь между его поездкой туда и смертью обеих женщин. Не исключена и возможность его вины в двойном, хорошо замаскированном убийстве. В лучшем случае он свидетель разыгравшейся в Межсаргах трагедии.
– Расскажите, пожалуйста, что вы делали в четверг ночью в Межсаргах? – чеканя каждое слово, еще раз задал вопрос Розниек.
Леясстраут недоуменно пожал плечами.
– Не понимаю, для чего вам это знать?
– Потому что Катрина Упениеце и ее мать в эту ночь были убиты. – Следователь внимательно наблюдал за выражением лица Леясстраута.
Леясстраут внезапно побледнел. К бледности обескровленного лица добавилась восковая желтизна. В мгновение ока он постарел, осунулся. Едва шевеля онемевшими губами, Леясстраут попросил Розниека распахнуть окно. Какое-то время он сидел неподвижно, опершись на подлокотник дивана. Затем, мало-помалу придя в себя, с трудом поднялся, тяжело ступая, подошел к сейфу и вручил Розниеку несколько конвертов.
– Вот письма. Следствию они пригодятся. Я… сейчас не в состоянии что-либо вам рассказать…
XXVI
Подобно врачу, следователь тоже изучает человека. Но если первого интересует преимущественно физическое здоровье, то второго – моральное. Больной не боится врача, он ему помогает. Но перед следователем редко обнажают душу и сердце, в особенности морально больные люди – преступники. Очень редко они сознают, что именно следователь и есть тот лекарь, который способен помочь их исцелению. Следователю приходится самому проникать в интимнейшие лабиринты души, отыскивать тропки, ведущие к правде, к откровенности, а затем и к выздоровлению. Работа трудная и неприятная. Но такова уж профессия следователя.
Розниек извлек из ящика стола письма Катрины Упениеце Леясстрауту, разложил их по датам и еще раз внимательно перечитал, задумываясь над каждым словом.