– Абсолютно! По содержанию, стилю, по тому, как она меня встретила.
– А по почерку?
– В те давние времена мы ведь не переписывались. Но идентичность почерка, как мне известно, легко может установить экспертиза.
– Разумеется, если только нам удастся в конторе колхоза найти образцы почерка Катрины Упениеце.
– В конторе? А почему не дома?
– Хутора Межсарги больше не существует – сгорел дотла.
– Сгорел? – остановился Леясстраут.
– Вы об этом не знали?
– Когда это произошло?
– В понедельник ночью – спустя три дня после смерти Катрины и ее матери.
Леясстраут горестно усмехнулся.
– Эх вы… никому не верящие следователи! В понедельник утром я вылетел в Москву. Находился там четыре дня. Сжечь Межсарги я не мог бы при всем своем желании.
– На поджигателя вы непохожи, – сказал Розниек. – Только вот письма ваши Катрине, если ухитрялась перехватить Каролина Упениеце, могли сгореть.
– Могли! Но куда в таком случае девались письма, адресованные мне?
– Вы уверены, что они были отправлены?
– Кате никогда не была лгуньей.
– Это не аргумент. Вы говорили, что, не доверяя секретарше свои письма, отправляли их сами. А какой вы указывали обратный адрес?
– Служебный. Я депутат, письма приходят отовсюду. Многие пишут по нескольку раз, дополняя ранее посланную просьбу или благодарят за оказанную помощь. Письма Кате не вызвали бы подозрений секретарши.
– А разве письма вам вручаются нераспечатанными?
– Секретарша вскрывает только служебную переписку, но не депутатскую и личную.
– Кто она и как к вам относится?
– Женщина средних лет. Ко мне относится хорошо, обязанности свои исполняет старательно… – Леясстраут, похоже, что-то обдумывал. – Знаете, раньше я не придавал этому значения. Но она старается привлечь мое внимание, не упускает возможности блеснуть остротой ума, ярко одевается.
– Вот видите. Значит, могла интересоваться вашей перепиской. Знакома она с вашей женой?
– Жена изредка заходит ко мне на работу. Думаете, она передала письма жене, чтобы убить сразу двух зайцев? Вряд ли.
– Женщины народ сложный.
– Думаете, жена не дала бы мне понять, узнай она что-нибудь?
– Это еще вопрос. Мы никогда не знаем, что у них на уме.
Они вышли за ворота, где их поджидала машина.
– Прошу. – Леясстраут распахнул дверцу.
– Благодарю, – отрицательно покачал головой Розниек. – Пройдусь пешочком и все спокойно обмозгую. А к вам просьба: перед отъездом загляните к нам. С вами хочет повидаться прокурор Кубулис. Кроме того, нам надо будет встретиться с одной вашей старой знакомой и вместе поговорить.
– Старой знакомой? – удивился Леясстраут. – Разве кто-нибудь меня тут еще помнит?
Розниек загадочно улыбался.
XXVIII
Бабушка Салинь вырядилась как на праздник. Не каждый день ей доводилось бывать у следователя "по делу". Она долго глядела на Леясстраута, потом вдруг спросила тихонько:
– Янка, сынок, да неужто это ты? Бедная Кате! – По морщинистой щеке старушки скатилась слеза. – Бедняжка, видать, не суждено ей было, не суждено…
Леясстраут обнял своими большими крестьянскими руками щуплую старушку. Так они и стояли, припав друг к другу. Крупный коренастый мужчина и хрупкая старушка.
Эта сцена вызвала в воображении Розниека совсем другую картину, чем-то похожую и в то же время абсолютно иную по смыслу. В ней также перед Леясстраутом стояла немощная старая женщина, злобная и агрессивная. Удалось ли ему тогда сдержать в узде свой естественный гнев?
Леясстраут, взволнованный неожиданной встречей, сел без приглашения на ближайший стул.
Розниек достал из портфеля старомодный семейный альбом и придвинул свой стул к стулу старушки.
– Товарищ Леясстраут, – сказал он, – посмотрим старые фотографии! Быть может, в этом альбоме найдется ключ к нашему ребусу. Альбом этот принадлежал обеим Упениеце. Нашли в Межсаргах.
Розниек стал перелистывать альбом.
– Бабушка Салинь, назовите, кого из этих людей вы знаете, – сказал он.
Старушка надела очки и стала внимательно рассматривать фотографии.
– Вот это – Каролина, еще в девушках, рядом с матерью.
Розниек перевернул страницу.