– Возможно, кого-нибудь из этих узнаете? – Он подал старушке групповой снимок с подписью внизу: "Рундальский дворец".
Мамаша Салинь долго приглядывалась, потом придвинула очки поближе к глазам.
– Да, многих тут я знавала, – сказала она. – Этот – Марцис Вецгайлис, на войне пропал. Это – Петерис Лапинь, после войны был бригадиром в нашем колхозе.
– Он и сейчас там работает? – раскрыв блокнот, спросил Розниек.
– Что вы! – замахала руками бабушка Салинь. – Лет, почитай, пять как помер. Стар он был и хворый. А вот и барыня наша, а с нею рядом – да это же он, ей-богу, Хлыщ! Ишь как к ней притулился!
– Хлыщ? – Розниек всмотрелся в снимок, а затем протянул его Леясстрауту. – Вы помните этого человека?
– Помнить-то помню, – подтвердил Леясстраут. – Но как он тут очутился? Он же вроде птицы перелетной – приедет, поживет, уедет. На людях показываться не любил. Хозяйка писала ему письма и чаще всего сама ездила в Ригу.
– Откуда вам известно о письмах?
– Я отвозил письма на почту. На конвертах было написано: "Господину Круминю. Рига, улица Марияс, тридцать девять, квартира двадцать семь", или наоборот: "Дом двадцать семь, квартира тридцать девять".
– Значит, говорите, господину Круминю, – повторил Розниек. – Улица Марияс, тридцать девять, квартира двадцать семь или дом двадцать семь, квартира тридцать девять.
Леясстраут удивленно обернулся к Розниеку, но ни о чем не стал спрашивать.
Следователь вновь вручил альбом бабушке Салинь.
– Посмотрите, пожалуйста, до конца, может, еще попадется этот Круминь или какая-нибудь знакомая личность.
Вскоре бабушка Салинь воскликнула:
– А вот, сынок, погляди-ка! Вот он самый и есть – Хлыщ с Каролиной на мотоцикле.
– У Круминя был мотоцикл? – спросил Розниек.
– Раза два приезжал на нем, – ответил Розниеку Леясстраут, – английской или немецкой марки. Хозяйка уезжала вместе с ним в Ригу и жила там по нескольку дней. Лишь тогда мы с Кате, бывало, могли вздохнуть свободно.
– Более никого не знаю, – заявила бабушка Салинь, возвращая альбом.
Розниек, пошарив в портфеле, достал металлическую чернильницу – индейца с конем у колодца.
– Отличная вещица! – восхитился Леясстраут. – Антикварная. Где приобрели?
Бабушка Салинь поправила съехавшие на нос очки и восторженно вскрикнула:
– Как живые!
Розниек, убедившись, что оба они видят этот предмет впервые, все же спросил на всякий случай;
– А раньше вы никогда этой штучки не видели?
– Нет, – согласно ответили оба. Розниек вынул бланк протокола, уселся поудобней за стол и начал писать.
Леясстраут задумчиво стоял посреди комнаты.
– Я понимаю, – сказал он, глядя почему-то в потолок. – У вас есть свои служебные секреты, которые разглашению не подлежат. И тем не менее у меня к вам просьба. Мне не безразлична судьба Катрины, потому я хочу знать все до конца… Безусловно, когда это станет возможным… Если я смогу чем-либо быть полезен, всегда к вашим услугам, в любое время. Розниек продолжал писать.
– Сейчас мы проверяем новую версию. Обещаю, если дело прояснится, вы все узнаете. А за предложенную помощь – благодарю.
Леясстраут размашисто подписал протокол и придвинул листок мамаше Салинь, затем быстрым взглядом окинул комнату, словно желая убедиться, что ничего тут не забыл, и, прихрамывая, направился к двери.
Бабушка Салинь засеменила вслед за ним.
XXIX
До войны улица Марияс, была замощена булыжником. Магазинов и лавчонок на ней было великое множество – больших и малых, торговавших всякой всячиной.
Со звонким цокотом мчались пролетки легковых извозчиков, мелькали желтые спицы высоких тонких колес. Толстые кучера в черных кожаных фартуках чинно восседали на передках и время от времени, больше для порядка, охлестывали лошадей кнутом. Глаза лошадей сбоку были прикрыты шорами, дабы не глядели по сторонам и не пугались неуклюжих автомобилей и трамваев с открытыми площадками, со звоном и лязгом тащившихся по рижским улицам.
Босоногий мальчишка Арвид Кубулис носился по этим улицам в ораве таких же, как он, пострелят. Летом катался, примостясь на задней оси колясок, а зимой на коньках, зацепившись проволочным крюком за извозчичьи сани.
По этой самой улице Марияс шагал Кубулис в день Первомая сорок первого года, а в июне шел с комсомольским отрядом на фронт. За послевоенные годы преобразилась старая улица. Просторные витрины магазинов, вместительные автобусы и троллейбусы, юркие "Москвичи", "Жигули" и "Волги" нескончаемыми вереницами мчат в обоих направлениях по гладкому асфальту.