– Мать заявила, что надо денег. Мол, если не найти, Алли замуж не выйдет. Не возьмут, в смысле. Говорит, на свадьбу, на ребёнка меньше никак, – голос светловолосого нинъе звучал совершенно обыденно, ровно, хотя изрекал Тенки невообразимые вещи. – Представляешь, тысячу мен. Это за Алли-то? Идиотизм.
Тысяча мене – деньги и правда немалые. На расходы Ацу получал ежемесячно тридцать мене – этого хватало на несколько обедов в городе, хватило бы и на пару пирушек, хотя Ацу никогда не прельщали шумные собрания; из этих денег элхе покупал и обувь, и одежду, когда чувствовал надобность – однако большую часть времени школьная форма заменяла любые костюмы; словом, тридцати мене было вполне достаточно для умеренной, без лишних расходов, жизни, даже в столице Огненного материка.
Стипендия Тенки составляла, если память не изменяла Ацу, двадцать пять мене в месяц. Государство не требовало платы за жильё в Королевской школе, как освобождало стипендиатов и от оплачивания учёбы, следовательно, за исключением мене пятнадцати на еду, в распоряжении нинъе оставалось десять «золотых». Десять умножить на двенадцать – за год Тенки удастся накопить не больше ста двадцати мене.
Тысяча мене.
Десять лет?
– Что ты будешь делать? – тревожно спросил элхе.
– А я уже всё сделал, – ещё одна невероятная фраза.
– Что ты сделал?!
Светловолосый снова глянул на него, усмехнулся, будто видел в собеседнике полного несмышлёныша, удивился детскому вопросу.
Но – как бы Тенки ни смотрел, каким бы взрослым ни старался казаться, он сам был почти ребёнком, младше Ацу – и Ацу отлично это понимал.
– Что ты сделал? – повторил элхе с уже явственным беспокойством.
– Что-что, – нехотя откликнулся Тенки, – взаймы взял, чего.
– У кого?!
– Понятно у кого, как будто у меня был выбор. В оорайе, естественно.
– Зачем ты связался с оорайей?!
– Мне нужны были деньги, – Тенки безразлично пожал плечами, выпрямляясь на сиденье. – А они дают отсрочку.
– Сколько?
– Полгода. До января.
– И ты собираешься за полгода скопить тысячу мене? – этот нинъе обезумел, нет сомнений.
– Что-нибудь придумаю, – беззаботные слова всё больше уверяли Ацу – соученик его и впрямь не в себе.
– Что ты придумаешь, безумец? – не удержался, резкий эпитет выскочил сам собой.
– Да есть у меня одна задумка, не знаю, правда, сработает ли, – нинъе не обиделся.
– Зачем ты пошёл на подобное? Если об этом узнают в школе, тебе не избежать исключения!
Тенки глянул упрямо и хмуро. Без обычной ухмылки.
– Не было выхода, ясное дело. Чего? Тебе-то что?
– Что ты будешь делать, если не сможешь заплатить и всё раскроется? – Ацу пытался донести до сумасшедшего глас логики, убедить, что поступать так – самоубийственно.
Но Тенки неожиданно вскинулся, спрыгнул с кресла, застыл перед Ацу, зло щуря глаза.
– Слушай, ты ведь не заплатишь за меня, ага? – бросил он. – Ну так чего лезешь? Хватит уже нотации читать, надоело! – и резко повернулся к двери, показывая однозначно: на этом разговор окончен.
– Тенки! – хотел было Ацу остановить сокурсника. – Тенки!
Но дверь хлопнула гулко и фатально, словно навсегда отсекая от него жизнь своевольного светловолосого нинъе. Будто металлический занавес упал неотвратимо, отрезая друг от друга их судьбы.
Октябрь, Огненный город
– Ну-с, мои дорогие, – тонкий голос Виллемиса заставил Тенки привычно поморщиться, – вот и пришло, увы, время нам расставаться. Но к счастью, разлука наша, мои милые птенцы, хоть и продлится два нестерпимо долгих месяца, мы снова увидимся в январе. И я уже с нетерпением жду нашей будущей встречи.
С тех пор как Небесный, на свою голову, обучил адептов прикрывать самые яркие эмоции, уроки ментальной магии перестали быть такими невыносимыми. Все из третьего старшего научились поддерживать лёгкую маскировку, оставляя себе возможность клясть Виллемиса на все лады – и теперь разве что его манера разговаривать, все эти зайчики и хрюшечки, птенчики и милочки периодически заставляли третий старший курс тяжело вздыхать.
– Но то, что сегодня наш с вами последний перед каникулами урок, вовсе не означает, что я позволю себе пренебречь своими обязанностями, – Виллемис ходил между рядами, сложив ладони перед собой, сомкнув кончики пальцев, и говорил так, будто наслаждался звуком собственного голоса.