Концовка письма радовала бодростью и оптимизмом:
«Все дела завершили, родителей о дальнем походе предупредили. Если отыщем этого (слово тщательно зачеркнуто) отшельника, он у нас попляшет!»
Хм! Кажется, намек в мою сторону, что мне достанется за опоздание. Ну ничего, пусть пару часов сами в стенку лбами да коленками потыкаются, ют тогда и пляшут сколько им вздумается. Еще посмотрю, как вы в том лабиринте себя вести станете. Небось сразу домой к деду Назару захочется, да поздно будет. Придется меня ждать, спасителя и благодетеля! Ха-ха!
С такими злорадными мыслями сложил аккуратно письмо, спрятал его в карман, осмотрелся из своего укрытия и, выйдя на тропу, поспешил в деревню. И все-таки строчки только что прочитанного послания так и прыгали перед глазами, иначе как можно оправдать появление совершенно незамеченного мной мужика, который шагнул из кустов на тропу и перегородил мне дорогу.
— Та-а-ак, — протянул он строгим голосом, — А ты чего здесь гуляешь? Да еще и без родителей.
Редко мы с ним виделись, потому и не узнал. Зато я уже был далеко не мальчиком и фыркнул в ответ с позволительной для любого взрослого человека издевкой:
— Мне что, с родителями до самой пенсии в лесу ходить положено?
Участковый нашей Лаповки стал присматриваться ко мне более внимательно, а потом крякнул, узнав:
— Ивлаев! То бишь… э-э-э… Боря?!
— Стареете, дядя Петр, стареете, — подначил я его.
— Зато ты вечно молодой! — не остался он в долгу.
— Да и вообще, вы вроде как на пенсии уже? — не обиделся я.
— Больше года, почитай. Да только никого взамен не на-значили, вот и приходится на общественных началах деревней заниматься.
Всех последних новостей и местных пертурбаций я не знал, так что в ответ лишь пожал плечами да развел руками. Мол, времена такие. Хотя и от вопроса не удержался:
— А чего нашей Лапой заниматься? Тишь да благодать, да три десятка божьих одуванчиков проживает.
Когда-то участковый сам так любил называть всех людей пенсионного возраста, поэтому постарался обиду не показать. Хотя она и так ощущалась в его словах:
— И не три, а почитай пятьдесят человек живет. Да и приезжие к нам летом как по воду святую прутся. Чай, места у нас наилучшие по чистоте своей да целебности.
— Это точно, дядя Петр, — согласился я, пытаясь обойти внештатного теперь участкового по кустам и продолжить путь, — Ладно, счастливо!
Но он опять перекрыл мне путь своей огромной ручищей:
— Постой! Ты тут никого не видел из чужаков?
— Да нет! А что случилось?
— К Вакулине сын с невесткой приехал, ну и пошли вчера в лесочек прогуляться. Дело молодое, прилегли на травку, целоваться начали, а потом того грибника и заметили. Шибко подозрительным он им показался.
— Ну, мало ли тут таких ходит, — старался ответить я с полнейшим равнодушием, хотя внутри что-то екнуло, а сердечко затрепетало как сумасшедшее.
— Да ты Фрола должен знать, он года на четыре тебя всего старше, с сызмальства здесь и даже каждого чужака в лицо знает. А этого в первый раз видел.
— Откуда и куда тот направлялся?
— Со стороны скал, куда-то в эту сторону.
Я постарался за смехом скрыть свое растущее напряжение.
— Ну и что здесь особенного? Всегда кто-то новенький в наши края забредает.
— Да в том-то все и дело, что вчера в то же самое время еще одна странность приключилась, — решился участковый на полное разглашение обстоятельств. — Все семейство Моховых сюда за беляками подалось. Потом хвать — а ни старика Степана нет, ни обоих внуков. А тем — одному тринадцать, Другому пятнадцать. Заметались по лесу, паника полная, орут как резаные. Хорошо, что еще один наш деревенский на шум подтянулся да и говорит: «Видел я Степана на опушке, домой он шел с внуками». Моховы бегом в деревню, а все три пропажи сидят на лавочке во дворе да головами во все стороны вертят. Как из лесу шли да что их на это вдруг подвигло — ничего не помнят. Почти! Потому как самый меньшой, тот, которому тринадцать, смутно припомнил, что их домой заставил идти тот самый грибник, по описаниям похожий на виденного Фролом.
Я помотал головой: