Конечно, она не могла знать, что его в такое состояние повергло. Но, ненароком напомнила о том, чего он бы хотел никогда не вспоминать.
- Все в порядке? – она обеспокоенно присела на край дивана, провела ладонью по его лбу, посчитала пульс на запястье, - Вам надо успокоиться, пульс участился.
Просто участился пульс, а кишки в узел тугой завязались. Давно ему не напоминали, кто он и откуда взялся. Отвык. Зазнался.
Сердце и вправду бухало, как ненормальное, и не будь он ранен, наверное, в руки себя взял бы быстро.
Но, перед глазами был этот чертов плесневелый хлеб и, едва теплый кисель, за который он, малолетний пацан, дрался, практически насмерть, с такими же пацанами, как он. Потому что, жрать хотел, и жить тоже хотел.
Он сглотнул ком в горле и перевел злой взгляд на нее, собирался сказать, чтобы пошла вон, только натолкнулся на настоящий обеспокоенный взгляд голубых глаз и заткнулся, не успел ничего сказать даже.
Саву уложили удобней на диване, тот пацан откуда-то притащил еще подушку, и так, вправду, стало удобней сидеть. Его осмотрели, проверили швы, обработали и опять забинтовали, наложили повязки.
- Вашему организму нужно больше отдыха, и как можно меньше стресса. Если так не любите кисель, я сделаю что-то другое.
Вика еще что-то говорила и делала.
А он балдел. Просто балдел от каждого ее касания, обеспокоенного взгляда. От того, что ее дыхание опаляло, теплом, кожу его груди.
Но больше тащился от ее заботы, и плевать было, что она продиктована долгом и обещанием его отцу. Плевать.
Его штырило от одной только мысли, что она просто беспокоится о нем.
Захотелось ее прижать к себе, уложить на диван рядом. И просто полежать. Можно даже молча. Без всякого сексуального подтекста. Лежать рядом. Касаться друг друга.
Вся его злость и ярость, весь буйный нрав и беспощадность, возле нее, улетучивались, и он становился таким, каким себя давно не помнил.
****
Сейчас. 2017 год.
Хоть ситуация и была абсолютно безрадостной, но он не мог не испытывать счастья и трепета, прижимая к себе самую дорогую женщину на свете.
Она своими слезами, криком и воем рвала сердце на куски, душу всю в ошметки превращала. Но заснула в его руках,- хотя это не сон даже, а какое-то забытье,- когда все предохранители ее нервной системы перегорают, и она просто отрубается.
Сава такое уже видел у нее. При нем же все и было. Что тогда, что сейчас.
Но не мог, не мог он оставаться равнодушным от понимания, что, несмотря ни на что: на ее ненависть к нему, ее злость, ее яростную обиду, только Сава оставался тем, кому она безоговорочно могла доверить свое нутро. Какими бы ни были их отношения, это оставалось неизменным. Ее любовь и ее доверие.
И он соскучился дико. Не видел ее столько. Только украдкой, урывками, когда сам сдавался и срывался, ехал к ней. И воровал у самой жизни, для себя, хоть что-то, мизерные минуты недалеко от Золотца, но каждая минута становилась бесценной.
Нес ее на руках к машине, а вспоминал другое. Она его задела, всполошила. Сава бы не признался, что каждый день вспоминает, все думает и гадает, как бы правильно стоило поступить тогда. Сразу рассказать ей? Или потом, но рассказать самому и дать Вике решать все самостоятельно? Может, и правильно это было. Но что мог сказать, на сто процентов,- Вика никогда бы не стала спать с женатым мужиком, не пустила бы в свою жизнь. Никогда. Теперь Сава это знал, но тогда нет, откуда? Не задумывался об этом, просто брал и делал то, что хотел. Не волновало, во что превратится их жизнь, если Вика узнает правду.
Но, с другой стороны. Ни за какие спокойные годы, бабки, связи, - ни за что, он бы не променял этих лет с ней. Даже, если бы избавил их от кучи боли и ненависти, обид. Он бы не променял годы с ней ни за что и никогда.
Они вместе долго шли к счастью. Боролись характерами, привычками жить. Устраивали баталии. Но жили, вместе.
А сейчас у него только тень, причем хиленькая такая, слабый отголосок того, что у него уже было.
Принес ее к машине, махнул рукой ребятам, чтобы дверь заднюю ему открыли. Парни молча выполнили приказ и шустро отвернулись.