В голове мысль мелькнула, что надо ее додавить, пока она в таком состоянии, чтобы согласилась вернуться. А если потом откажется, он ее собственными словами в угол загонит.
Только так Сава больше не хотел.
Уже настоял на своем однажды, практически заставил Вику впустить его в ее жизнь, но в итоге всё вышло плохо.
Больше всего боялся, что вот сейчас его малышка проснется и потребует вернуть ее в дом брата, и он не будет иметь права возразить. Потому что Макс прав: Сава Вике никем не приходится. Ни братом, ни отцом, ни мужем.
Он никто. И решать ничего не может. Только наблюдать за тем, как она медленно начинает угасать в безумной попытке перестать его любить.
Не получалось у нее, никак. Он знал. Сава про нее все знал. И то, что попытки безуспешны, она сегодня только подтвердила, иначе бы не поехала, иначе бы вообще его к себе не подпустила.
Немного крепче сжал ее в своих руках, зарылся лицом в светлые пряди и вдохнул знакомый и родной запах: горьковатый грейпфрут и кофе. Приверженка стабильности и привычек: что полюбилось, тем и будет пользоваться всю оставшуюся жизнь. Это черта в ее характере его, по началу, не на шутку удивляла и смешила. Молодая же девчонка, а такие тараканы и закидоны в голове. Откуда только взялось?!
А вот так получилось, что теперь он этому безумно рад. Всем ее привычкам и постоянству своих суждений, чувств.
Эти часы в его машине, как лучшая награда за его боль. Вот так держать ее и наслаждаться близостью, даже не тел, а душ…
Когда она позволяет ему держать ее своих руках, защищать и ограждать от проблем, от мира. Когда просто не убегает от него, а наоборот пытается ближе прижаться, чтобы кожа к коже, чтобы дыхание смешивалось, и было одно на двоих.
В этот конкретный момент, Сава от мимолетного, но такого сладкого, на вкус, счастья, сходил с ума. Запоминал каждый ее вдох-выдох, как супит бровки во сне, как хмурится. Потому что была огромная вероятность, что, когда они, наконец, доберутся до места и он душу перед ней облегчит, видеть его Вика больше не захочет, развернется и уйдет, теперь сама, но уже навсегда.
Снова начал вспоминать их первую встречу, ее дом, его впечатления.
Вика ведь всерьез решила избавиться от своей мечты – от дома. Продать, а дальше? Уехать? Куда? В Штаты, где ее давно ждут на работу, или там и другой кто-то есть – не женатый и без кучи проблем?
Об этом он ее никогда не спросит. Сам монахом никогда не был, и от нее сейчас этого требовать не видел смысла, да и права не и мел, если уж на то пошло. Мысль эта резанула серпом по сердцу.
Знал, что ревновать глупо. И что она не его больше, точнее, считает именно так, что для него абсолютно ничего не меняет. Но Сава всегда ее ревновал, ко всем. Каждую ее минуту, что она уделяла кому-то другому, а не ему, считал, и потом требовал возместить в двойном размере.
Ему всегда было мало. И будет мало всего, что касается его Золотца, его малышки. Всего: взглядов, разговоров, касаний, любви, страсти. Мало. Ему нужно еще. Больше. Всегда.
Сава был безумным, знал это, и даже не противился и не вскипал, когда ему об этом говорил кто-то другой, правда, желающих особо много и не было.
Он готов был ее ждать. С самого начала. Когда увидел, точнее, услышал ее. Спокойный иронично-насмешливый голос, ее колкости, саркастичные замечания и шуточки. Видел, как она готовит, как с племянником говорит и все норовит ему светлые вихры пригладить.
Вика заботилась о тех, кого любила, пусть ворчала немного, и саркастично шутила над всеми, но заботилась и любила. И ему в тот момент завидно стало по-черному так, что аж кровь вскипела, и захотелось заорать: «Меня люби! Обо мне думай! Обо мне заботься!» Конечно, орать он не стал, но всеми силами в те три дня старался наладить контакт, разговорить, и вывести на эмоции.
Получалось не слишком. Ему позволили только краем глаза увидеть, заглянуть в ее жизнь, но вмешиваться не давали. Совсем.
К ней приходила сестра с мужем и остальными детьми, все вежливо ему представились, пожелали скорейшего выздоровления и, бросая любопытные взгляды, удалились к хозяйке на кухню шушукаться. А потом его вовсе передислоцировали в другую комнату, проверили состояние и повязки, и оставили в одиночестве прислушиваться к голосам, время от времени раздававшимся по дому.
У него было три дня, и впервые за несколько лет он понял, что ошибся в человеке и не рассчитал своих сил. Самоуверенность в голову дала, и не заметил того, что успел попасть, влипнуть, как муха в мед. И сладко, и страшно. Его Артем забрал через два дня, просто приехал, зашел в дом и помог сесть в машину, после. Вика только облегченно вздохнула ему вслед, и не больше. Была рада, что избавилась от его присутствия, несмотря на взаимное желание,- а только слепой и глухой между ними напряжения не увидел бы. Да что там?! Между ними искры метались,- поднеси спичку и взлетит все к чертям. Но…