Но неделя была испорчена. Даже погода никак не радовала – хотя на улице тепло, свежо и ярко. Обожала весну, надышаться не могла таким воздухом. Только нервы никак не могла успокоить… вот и согласилась на приглашение своего бывшего преподавателя и очень хорошего наставника.
Приехала к нему на работу, ее без вопросов пропустили на территорию НИИ Вишневского, только паспорт посмотрели и все, открыли шлагбаум на въезде и подсказали, где она машину может поставить.
Вот это сервис, вот это она понимает: рады дорогому гостю.
А дальше началась ахинея и бесовство, как в фильмах ужасов.
Кузьмич, ранее такими шутками не был известен, так что она и не заподозрила ничего. Спокойно поднялась в ожоговую реанимацию, ее встретили, выдали хирургический костюм, халат и бахилы, дали спокойно помыть руки и обработать их антисептиком, сопроводили в палату.
А там сам Кузьмич и поджидал, тоже в костюме и халате, хотя, судя, по накрытому простыней телу на больничной койке, такие меры предосторожности были лишними. Пациент был мертв. Не работали приборы, не было привычно знакомого писка мониторов. Сам Петр Кузьмич выглядел больше задумчивым, чем расстроенным. И Вика двинулась к нему навстречу, как вдруг вся вздрогнула и, чуть было не заорала от ужаса. Пациент то жив! Живой! Лежал под простыней неподвижно, и даже дыхание не было видно и слышно, как вдруг застонал и у нее волосы на затылке дыбом встали, тело мурашками от ужаса покрылось.
- Твою мать, ты Петр Кузьмич, хочешь, чтобы я копыта раньше времени откинула?! – полушёпотом заговорила зло, смотря на ухмыляющегося наставника, - Чуть кондрашка не хватила, блин!
- Что тебе станется-то? – спросил и подмигнул, - Молодая, здоровая, худая правда, но это дело такое, наживное, - нагло заявил мужчина и залихватски подкрутил свои усы.
- Что за шутки, Кузьмич?
- Да, какие шутки, Вика, дорогая! – воскликнул он, - Я к тебе с личной просьбой, обязан буду, ты меня знаешь.
- А я-то думала, ты значит, с любимой ученицей решил чаю попить, за жизнь поговорить. А ты с просьбой, значит?
- Я, кроме тебя, сейчас верить никому не могу, - мужчина вмиг сделался серьезным, и ее весь веселый язвительный настрой тоже пропал сразу.
Она могла по пальцам одной руки пересчитать ситуации, когда видела своего бывшего наставника и доброго друга с таким выражением лица и глаз. Сколько знала его, всегда веселый, с черным юмором, рот не закрывается, и подкалывает всех постоянно. В операционной стоит, человека режет, а балагурит хуже клоуна. А тут серьезный. Взгляд резкий, решительный и мрачный, но где-то глубоко горела надежда, что она, Вика Золотарева, согласится и ему поможет.
Кивнула, что готова его слушать, и заметила, как старый друг облегченно выдохнул.
Подошел к койке, стянул простынь и на нее вновь взглянул. Выжидательно так, типа «Давай, красота моя, покажи, что умеешь».
А Вика уже на него не смотрела, глаза не отрывались от мужчины, лежащего на кровати.
Бледный, что не удивительно. Относительно молодой – лет тридцать пять, может чуть меньше. Красивый. Сильное, развитое тело, мускулатура в тонусе, татуировки на руках. Массивный лоб и соболиный росчерк бровей, глубокая морщина на лбу, больше похожа на очень тонкий порез, мягкие высокие скулы, упрямый подбородок и сжатые от боли, видимо твердые, на вид, губы. Щетина трехдневная. Несколько шрамов на теле: старые, больше пятилетней давности, от глубокой рваной раны на предплечье, и парочка глубоких порезов на животе. Тут же, заклеенный стерильной повязкой, новый, в правой подреберной области, и еще один слева на груди, под ключицей.
Она спокойно обнажила красные рубцы, оценила ровность стежков. Руку мастера узнала.
- И что ты хочешь от меня услышать? Швы не воспалились, но пока рано об этом,- еще не все потеряно, - весело хмыкнула, отработанным жестом проверила пульс на запястье, потом на шее, - Пульс в норме.