Повиновался б лучше ты судьбе,Вернулся бы скорей в Туран к себе.
А ты на мощь свою лишь уповаешь,Как глупый бык, бока свои терзаешь!»
Сухраб, внимая, от стыда сгорал.Что замок трудно взять, он это знал.
Невдалеке от крепости стоялоСело и над собой беды не знало.
Сухраб пошел и разорил село,По локоть руки окунул во зло.
Сказал потом: «Ночь наступает, поздно...Пора нам отдохнуть от сечи грозной.
А завтра здесь неслыханная быльСвершится. Мы развеем стены в пыль».
И, повернув коня, погнал безмолвно,Вернулся в стан, печалью смутной полный.
Письмо Гуждахама шаху Кавусу
Когда Сухраб уехал, ГуждахамПозвал писца и сел с ним рядом сам.
Свои несчастья шаху описал он,И с опытным гонцом письмо послал он.
В письме сказал он: «Мы, твои рабы,Здесь терпим гнев неведомой судьбы.
Туранцы, что напасть на нас не смели,Пришли под крепость, морем зашумели.
Вождь этих войск, затмивших полдня свет,Юнец, едва ль четырнадцати лет.
Но ростом он невиданно огромен,Он силой исполинской неутомен.
Его, как дуб индийский, крепок стан.Льва породил могучего Туран.
Он богатырской палицей играет,Разящий меч в руке его сверкает.
Что кручи гор ему, что глубь морей?Подобных в мире нет богатырей.
Как лев средь ланей, в ратной он ловитве,Сильнейшего сразить он может в битве,
Он может демонам противостать.Богатыря того Сухрабом звать.
Подобье он Рустама Тахамтана,Похож на ветвь из дома Наримана.
Не знаю, кто отец его и мать,—Как у Рустама, мощь его и стать.
Когда пришел он, ради бранной чести,Привел к нам войско, жаждущее мести,
Хаджир, непобедимый богатырь,С ним выехал на бой в степную ширь.
Ему навстречу, на коне могучем,Сухраб летел, как молния по тучам,
Быстрей, чем запах розы — от ноздрейДо мозга,— мысли пламенной быстрей.
Хаджира сбил с седла с такой он силой,Что это всех смотревших изумило.
Теперь Хаджир в оковах и в плену...Кто горечи измерит глубину?
Видал я витязей туранских в деле,Но о подобном не слыхал доселе.
Рустаму он подобен одному,—Быть может, равен лишь Рустам ему.
На всей земле найдешь ему едва лиПротивоборца, кроме сына Заля.
Здесь, кто против него ни выступал,Отважнейших он в плен арканом брал.
Хоть он могуч, но духом он не злобен,Огромный конь его горе подобен.
Когда он скачет, до неба пыля,Горам прощает тяжесть их земля.
Подумай о стране, миродержавный,Чтоб не постиг и вас удел бесславный!
Пускай сюда твои войска идут,Не то — столпы величия падут.
Теперь не время мир вкушать беспечный,Он может обложить нас данью вечной.
Коль вовремя его не удержать,Нам радости и счастья не видать.
Когда бы ты его увидел сам,Сказал бы ты — он юный всадник Сам.
И если ты теперь нам не поможешь,Всех нас погибшими считать ты можешь.
Не отсидимся мы в своих стенах,—Сегодня, завтра рухнут стены в прах.
Поэтому мы ночью замок бросим,Приют в Иране оказать нам просим.
Меня давно ты знаешь, я не лгу,Но жертвовать я войском не могу.
Нас не укроют стены крепостные,Ворота перед ним падут стальные».
Письмо он кончил, приложил печать,Велел гонца надежного призвать.
Сказал: «Скачи быстрей, чтоб утром раноТы был далеко в глубине Ирана».
Посланье спрятал тот гонец на грудь,Сел на коня, помчался в дальний путь.
Под крепостью был тайный свод подземный,Вел из него далеко ход подземный.
Тем ходом, по неведомым путям,В ночи ушел с семьею Гуждахам;
И войско все, по потайному ходу,Из крепости он вывел на свободу.
Миниатюра из рукописи «Шах-наме» XVI века.
Сухраб захватывает Белый замок
Когда заря блеснула из-за гор,Сияньем озарив земной простор,
Сухраб верхом — из алого туманаПовел на приступ воинство Турана.
Чтоб всех, кто были в замке, наконецВзять в плен, как стадо сбившихся овец.
Уже он был от замка недалеко,Глядит: нет стражей на стене высокой.
И в гневе он к воротам подступилИ с петель их тараном медным сбил.
Вошли в пролом; но ни души в твердыне,—Все пусто и безмолвно, как в пустыне...
И понял он, что Гуждахам ушелИ всех с собой защитников увел.
Лишь несколько, от страха оробелых,Там пряталось забытых, престарелых.
Он все покои замка обыскал,Но не нашел того, чего искал.
Гурдафарид, как пери, улетела...Любовью, страстью кровь его кипела.
«Увы! — сказал,— увы мне!.. Где она?За черной тучей спряталась луна!
Судьбой, как видно, горе суждено мне.Владеть любимой, видно, не дано мне.
Попала в сети лань ко мне. И вот —Ушла... Я сам в сетях ее тенёт.
На миг она лицо мне показалаИ сердце мне навеки растерзала.
Увы, недостижимо далекаТеперь она. А мой удел — тоска.
Но это чародейство, не иначе,—Оно, как яд, в крови моей горячей...
Вчера я думал,— в плен ее возьму,Но сам я пленник,— видно по всему.
Не знаю я: меня околдовали —Лицо ль ее, глаза ль ее, слова ли.
Но если я ее не отыщу.Потери я ничем не возмещу.
Нет! Не в бою я встретил испытанье!Как рана, мне о ней воспоминанье,
Мне доля — тайно плакать и стенать!И кто она, не суждено мне знать...»
Так говорил Сухраб, и весь горел он.Хоть никому открыться не хотел он,
Но мук любви не скроешь от людей,—Их слезы выдадут волне морей.
Кто б ни был любящий — душевной болиНе утаит он,— выдаст поневоле.
Так и любовью раненный СухрабВдруг похудел, поблек лицом, ослаб.
Хуман не знал о том, что с ним случилось,Но видел, как душа его томилась,
И сердцем проницательным своимОн понял, что неладно что-то с ним