— Понятно, — сказал Рудик. — Городской сумасшедший. На всякий случай не мешает проверить, кто еще жил при Сухареве в этом доме на Эльдорадовской. Можешь поручить это своему общественному помощнику.
«Только не Киселю!» — была первая мысль Фомина. А вторая вогнала его в тоску: «Я же сам — сам! — спровоцировал Киселя отправиться в Нелюшку к изобретателю Чернову. Я думал, что Киселю надо исчезнуть из города, по которому бродит Гриня. Но если Кисель двинет в Нелюшку… — У Фомина мурашки побежали по спине. — Все это одна сторона — Нелюшка, Медвежий овраг, покинутые деревни… Если Кисель двинет в Нелюшку, то уж непременно где-то там повстречает Гриню. Еще одна неожиданность во вкусе путятинского самозваного детектива. Они там повстречаются нос к носу на самой узенькой дорожке!.. — Фомин поймал себя на том, что начинает фантазировать, как Кисель. — Спокойно! — посоветовал он себе. — Вернусь в управление и сразу же позвоню Киселю. Пусть сидит у себя в музее…»
Под конец Рудик заговорил про Ханю:
— Ты им займись посерьезней. Он далеко пойдет… Если милиция не остановит.
— Ханя и у Сухарева был на подхвате, — сказал Фомин. — Перепродавал кое-какую мелочишку из украденного.
— Он мне на свои прошлые заслуги намекнул с первого же знакомства. Словно бы надеялся, что я клюну на Сухарева. А потом несколько раз насчет моих цацек разговор заводил. — Рудик покрутил кулаком, закованным в кольца, словно в золотой кастет. Фомин отметил про себя, что замысловатой печаткой да если съездить по скуле, можно до кости просадить. — А сейчас мы с Ханей помидоры в холодильник отвезли, и он опять насчет золота. Кто-то через него то ли выйдет на меня, то ли не решится… — Рудик помолчал. — Но может, Ханя и врет, цену себе набивает. Ты сам знаешь, как бывает с малолетками. Послушаешь — он хуже старого рецидивиста. Море ему по колено, ничего не боится. А делишки за ним самые мелкопакостные. Хвастал, что ловит в лесу ребят, отбирает ягоды и грибы. У меня, между прочим, увел ящик помидоров. У своего работодателя! Я пока делаю вид, что не заметил. Но иной раз до того охота взять его за шиворот, встряхнуть, выложить ему все, что я про него думаю. Нельзя… у меня роль другая. Мне по моей роли только радоваться, глядя на Ханю. Растить себе смену, способствовать дальнейшему развращению… — Рудик умолк: и без слов ясно.
Фомин ему от души посочувствовал. «Мы сына плохому не учили», — оправдывались родители Хани, когда Фомин беседовал с ними после суда над Сухаревым. Мать в голос убивалась: «Ирод!» Отец на костыле, инвалид от рождения. Фомин им поверил — ничему плохому они сына не учили. А вот помидорный король безусловно оказал на Павла Рыжикова самое вредное влияние — о том и речь!
— Кстати, у вас тут назревают события, — сообщил Рудик, уже прощаясь. — Вчера Ханю крепко избили, его компания готовит ответные меры. Насколько я понял, Ханя привык к тому, что его все боятся, никто не оказывает достойного отпора. А теперь кто-то появился, какие-то «фураги».
Фомину уже приходилось читать про компании подростков, называющих себя «фурагами». А есть еще и «телаги». Одни носят для отличия фуражки, другие — телогрейки. В Путятине пока ни тех, ни других не было. Но мы от моды не отстаем…
В управлении на крыльце Фомин увидел Веню.
— Ждешь? Молодец! Есть поручение!
Обрадованный Веня пошел за Фоминым.
Прежде всего надо было доложить начальству о разговоре с Рудиком Куртикяном. Затем Фомин почти бегом пустился в свой кабинет. Веня не отставал.
В телефонной трубке слышались долгие низкие гудки. Киселя на месте нет. Опять водит по музею важных гостей? Фомин набрал номер телефона, стоящего в вестибюле. Дежурная отозвалась сразу.
— Владимир Александрович ушел.
— Давно?
— Да уже с полчаса…
У Фомина чуть не вырвалось: «Куда его черти понесли?»
— Передайте, пожалуйста, Владимиру Александровичу, что звонили из милиции. По очень важному делу. И срочному. Фомин, скажите, звонил. Он мой номер знает.
После такого сообщения Кисель должен позвонить сразу же, как вернется в музей. Если он, конечно, сегодня туда вернется. Если он не укатил в Нелюшку.
Фомин положил трубку и увидел, что Веня ухмыляется. Ничего, сейчас узнает, что будет работать с Рудиком, и сразу посерьезнеет.
Веня, оказывается, успел побывать в штабе дружины.
— Николай Палыч, есть информация по итогам вашего вчерашнего задания…
Информация оказалась какой-то странной. Приглядываясь к золотым украшениям на девчонках, дружинники не обнаружили новых цацек.
— То есть, — уточнил Ророкин, — девчонки ничего нового друг на дружке не увидели. А уж они не пропустят! По их глазам наблюдать можно — так и зыркают. А вчера — никаких зырканий. Вчера совсем наоборот. Вчера было «шу-шу-шу». По поводу нескольких девчонок, явившихся в дискотеку без всяких цацек. С чего бы вдруг такая скромность? Ну, ладно, одна проговорилась, что кольцо лежало на подоконнике, а потом смотрит — кольца нет, и не нашлось, ни в доме на полу, ни в палисаднике. А у других что случилось?
«Мало ли что могло случиться! — раздраженно подумал Фомин. — Ни одна девчонка никогда не признается, что мать запретила нацеплять вечером дорогие украшения. Самое простое и самое верное объяснение».
— А про Ханю в штабе знают? — сердито спросил он. — Что Ханю вчера кто-то избил?
— Знают! Наши вчера проморгали. Я как чувствовал. Ханя повел своих обходным путем. И где-то там…
— У Хани вчера была стычка в дискотеке, — напомнил Фомин. — Может, с ним поквитались железнодорожные?
— Куда им! — сказал Веня пренебрежительно. — Слабаки. Поквитались какие-то неизвестные лица. Под предводительством Владимира Дубровского.
— Дубровского? — Фомин не верил своим ушам. — Какого еще Дубровского?
— Того самого! В школе проходили… — Веня встал в позу и ударил себя кулаком в грудь: — «Я не француз Дефорж! Я Дубровский!»
XIX
Выбираясь из подпола, Васька несколько раз чуть не сорвался с шаткой подгнившей лесенки. Наконец он достиг люка. Перед самым его носом на выщербленном полу пританцовывали кроссовки «Адидас», отлично сочетающиеся с голубыми джинсами из вельвета. Сколько раз Васька видел и кроссовки эти и брюки на подмостках города Путятина. Джека!
Сверху долетели обрывки разговора.
— Верное дело! — говорил кому-то Джека. — С продажей, конечно, будут трудности. А пока припрячем. Эдик обещал найти покупателя.
В ответ бубнили два голоса. Кто же там с Джекой? Васька скосил глаза и увидел по другую сторону люка две пары остроносых ботинок на ковбойских каблуках. И эту обувь он видел на путятинских подмостках. С Джекой ребята из «Радуги».
Сверху явственно донеслось слово «кража». Ну, влип! Васька чуть не ушмыгнул обратно в подпол. Но вовремя опомнился. «Ничего я не слышал, никого не заподозрил. Вылезаю со слезами радости на глазах».
— Петухов! — прикрикнул Джека. — Тебя долго ждать?
— Счас! — прокряхтел Васька.
Другой бы огорчился, что его узнали, но Васька воспрянул духом. В голове мигом родился план действий. Васькин план основывался на презрении, явственно прозвучавшем в голосе Джеки. До высот, где обреталась музыкальная знаменитость, еще не докатились вести о Васькиной дружбе с путятинским Шерлоком Холмсом. Для Джеки Васька не доктор Ватсон, а печально известный Петухов из Посада. Вот этим-то и надо воспользоваться!
Васька с силой врезал обеими ногами по шаткой лестнице, она с треском разлетелась на куски, но Васька, конечно, успел повиснуть, крепко держась за край люка. Он висел и барахтался, изображая, что нет сил подтянуться, а потом мысленно попросил у Владимира Алексаныча дозволения на парочку самых черных ругательств, выпалил их единым духом и был наконец схвачен недружественными руками за шиворот и извлечен из черной дыры.