– Разве она при всяком удобном случае не поносила царицу?
– Конечно, но это же еще не государственная измена.
– Ты полагаешь? – промолвила дама. – Стало быть, ты одобряешь, когда кем-то затрагивается честь императрицы, ты, вероятно, тоже ненавидишь ее, эту галантную и ветреную женщину.
– Я осуждаю только тот факт, что она предоставляет так много власти своим фаворитам во вред государству.
– И поэтому ты испытываешь к ней отвращение и даже, вероятно, сам считаешь ее настоящей уродиной, в противном случае ее красота, о которой вокруг столько разговоров, превозносящих ее, должна была бы обезоружить тебя.
– Я тоже считаю царицу красавицей, – произнес Лапухин.
– Желанной красавицей? – быстро спросила дама под вуалью.
– Конечно.
– Так что ты, следовательно, не отказался бы сам стать одним из ее фаворитов?
– О! Конечно не отказался бы, я был бы даже счастлив.
– Почему же ты так ни разу и не сказал ей, что она красива и что ты был бы счастлив пользоваться ее милостью? – продолжала дама.
– Мне не представился удобный случай, – ответил Лапухин.
– Ну, так скажи ей это сейчас, – воскликнула дама и с этими словами сбросила с себя накидку и вуаль.
Лапухин вскрикнул от изумления; перед ним стояла царица во всей своей обольстительной красоте, такой он ее еще никогда не видел, складки серебристо-серого шелкового платья стекали с ее бедер до самой земли, тесно прилегающий жакет из голубого шелка, щедро отороченный царским горностаевым мехом, подчеркивал совершенное великолепие ее мраморного бюста и рук. Она улыбнулась и протянула ему ладонь.
– Ну, ты выглядишь скорее испуганным, чем обрадованным, Лапухин.
– Я не знаю, что и думать, – запинаясь, пролепетал юноша в неописуемом смятении.
– Ты должен думать, что я желаю тебе добра, – ответила царица, – и что тебя ждет такое счастье, какое выпадает на долю очень немногих, но и тебе тоже следует быть благодарным своей монархине за ту благосклонность, которую она проявляет к тебе, и немедленно рассказать все, что ты знаешь о сговоре твоей матери и графини Бестужевой с маркизом фон Ботта и о чем ты до сих пор умалчивал.
– Я ничего не утаил, ваше величество, – промолвил Лапухин дрожащим голосом.
– Ты боишься, что твои признания могли бы погубить тебя? – живо откликнулась императрица. – Хорошо, я гарантирую тебе, и твоей матери тоже, полное освобождение от ответственности, но за это я требую, чтобы ты не щадил никого.
– Но ваше величество, клянусь вам, что я уже добровольно рассказал все, что мне было известно, – промолвил в ответ бедный, дрожащий как осиновый лист молодой человек.
– Ты ошибаешься, если полагаешь, что твое упрямство принесет тебе какую-то пользу, – сказала императрица, грозно хмуря красивые брови, – если я увижу, что моя доброта к тебе пропадает зря, то в моем распоряжении есть и другие средства, чтобы развязать тебе язык.
– Боже мой, да мне и в самом деле больше не в чем признаваться, – пролепетал Лапухин.
– Стало быть, тебе хочется испытать на себе строгость?
– Ваше величество, клянусь вам...
– Сознавайся! – закричала на него эта властная красивая женщина, повелительно подступая к нему вплотную.
– Я ровным счетом ни о чем не знаю...
– Ну, это мы еще увидим. – Царица отдернула портьеру и сделала знак палачу, который стоял за ней наготове со своими подручными. – Здесь вот один гусь, которому ты должен развязать язык, – жестоко пошутила она, – займись-ка им.
Подручные схватили и связали Лапухина, затем палач накинул на шею несчастного петлю и в таком виде потащил его из комнаты в расположенный рядом с нею зал судебных заседаний, где, сидя за длинным столом, его уже поджидала следственная комиссия. Царица последовала за ними.
– Итак, ваше величество позволит нам теперь допросить его под пытками? – начал Лесток.
– Нет, – ответила быстро царица, – но есть и другие средства.
– Какие, ваше величество?
– Кнут.
– Об этом мы действительно как-то не подумали, – сказал Трубецкой.
– А вот я подумала, – улыбнулась Елизавета, – его надо сечь до тех пор, пока он во всем не сознается.
– Помилосердствуйте, ваше величество, – взмолился Лапухин, бросаясь ей в ноги, – я ничего не знаю, я сознался во всем, я невиновен.
Однако царица осталась глуха к его слезам и просьбам, она сделала знак палачу приступать к допросу с пристрастием. Его подручные подняли Лапухина с полу и за вытянутые руки подвесили его к балке, обычно используемой для пыток, палач подошел к нему сзади, держа в жилистой руке кнут, и нанес ему удар по спине. Лапухин охнул.