— Баранья башка! Ты молла или черная кость? Читай ярлык!
— Я боюсь, что глаза обманывают меня. Здесь написано: взять с каждой семьи по тридцать баранов.
— По сорок, молла.
— Здесь написано — по тридцать.
— А ты читай — по сорок, не то мы и с тебя возьмем сорок.
— Но ведь у многих людей не больше двух-трех десятков овец.
— Вот мы и берем серебром.
— Это — аламан!
— Молчи, старый дурак!
— У меня другое имя. Меня зовут Довлетмамед Азади, а еще люди называют меня Гарры-молла.
— Как бы им не пришлось тебя оплакивать, старик!
— Послушай, великий аскер! Я не берусь обсуждать указ шаха. Видимо, шах невзлюбил наш народ или гоклены чем-то прогневили его величество, но почему ты, исполняющий повеление, смотришь на гокленов как на своих врагов?
— Сборщик налогов не ведает жалости. Жалостливым величайший из величайших Надир-шах выжигает глаза, рубит головы и из этих голов складывает башни. Ты знаешь, темный человек, что светлейший из светлейших Надир-шах на Мерв наложил налог, равный восьмистам пятидесяти тысячам туманов!
— О аллах, помоги туркменам!
Сборщик налогов засмеялся.
— Пошел вон, хлопающий ослиными ушами! Да втолкуй своим, чтоб сегодня же каждая семья пригнала нам по сорок баранов, завтра им придется уже дать нам по сорок два. Каждый день промедления будет вам стоить два барана. Мои нукеры едят много и сладко.
Азади ушел в свою кибитку и что-то писал, громко выкрикивая отдельные слова: домашние старались не попадаться ему на глаза — Азади сочинял стихи.
Возле его кибитки собрались старики и подростки, все те, кого не взяли в поход на кызылбашей.
— Он сочиняет стихи, — сказала людям Оразгюль.
— Мы подождем, — согласно кивали бородами старики. Азади сам вышел к людям, позвал в кибитку.
— Я знаю, зачем вы пришли. Вот послушайте, что я сочинил в ответ на деяния шаха и самоуправство сборщиков:
Старики одобрительно кивали бородами. Азади посмотрел на людей и сказал:
— Как только стемнеет, пусть трое поедут навстречу Чоудур-хану. Чтоб молодые не заблудились в горах, с ними должен поехать кто-то из вас, старые охотники.
— Хоп! — сказали люди. — Пора отвадить волка. Ты прав, Азади. Если мы дадим то, что с нас требуют, уже завтра начнется голод.
В кибитку, рванув полог, вошел главный сборщик налогов и с ним три нукера.
— О чем вы тут сговариваетесь?
— О том, чем заплатить налог шаху, — ответил Азади.
— Смотри, молла-шахир! За любое непослушание я буду карать смертью. Когда пригонят овец ваши чабаны?
— Сегодня или завтра.
— Сегодня вы дадите мне по сорок овец, завтра по сорок две.
— В твоем ярлыке написано, что мы должны дать шаху по тридцать овец.
— Ты упрям, как старый козел! Вы мне дадите столько, сколько я скажу. А у тебя, собака, я возьму весь скот, а если ты сбрехнешь наперекор мне хоть одно слово, я впридачу заберу всех женщин твоей семьи.
Люди боялись смотреть в лицо разгневанному сборщику налогов, но они смотрели на своего Гарры-моллу. Не было у Гарры-моллы ни страха, ни скованности и вызова не было. Казалось, он и не слушал брани, которая сыпалась на его голову.
— Прочти это! — он протянул сборщику налогов свои стихи.
Сборщик налогов взял свиток, но тотчас бросил его.
— Мне не до твоих ослиных писаний.
— Тогда послушай! — и Азади поднял руку. Видно, у него слух был лучше, чем у других.
— Что я должен услышать? — закричал сборщик налогов.
— Неужели ты не слышишь голос карная?
— Идут! Идут! Возвращаются с победой! — заулыбались, зашумели люди.
— Кто идет?
— Идут те, кто расплатится с шахом и с тобою. Расплатятся сполна, — сказал Азади. — Подними свиток с моими стихами, сын мой, и ступай прочитай их своим нукерам.
Сборщик налогов схватился за рукоять сабли, но тут снова пропели карнаи. Слуга шаха наклонился, поднял свиток и вышел из кибитки.
Пыль закрыла аул, клубы ее не успели осесть, а новые кони взметали новые рыжие облака. Ревели верблюдицы. Это шел караван с добычей. Кричали, щелкая по воздуху плетьми, надсмотрщики. Они вели пленных.
Люди Геркеза встречали воинов у белой кибитки — мектеба. Азади обнял, прижимая к сердцу, Чоудур-хана, потом старшин родов и, наконец, сыновей — Мухаммедсапу и Абдуллу.