— У наших посланцев будет новая сбруя, Махтумкули.
— Я могу сочинять стихи в честь ханов и беков, чтоб смягчить их сердца.
— У ханов и беков есть свои сладкозвучные поэты, которые вошли в возраст.
— Я, сынок, задуманное тобой не одобряю, — сказал отец. — Ты слишком молод. Мне было стыдно тебя слушать. Ты говоришь, что готов вступить в состязание с поэтами ханов и беков, но ведь ты среди своих ни разу не участвовал в поэтическом споре.
— Отец, испытай меня!
Языр-хан хлопнул от удовольствия ладонью о ладонь.
— Славный джигит растет у тебя, Азади! Испытай его, Азади! Испытай!
Отец взял дутар.
— Бери свой, — сказал он сыну и ударил по струнам.
Когда звуки набрали силу, Азади спел первую строфу, давая тему поэтической беседе.
В ответ зазвенели высоко, прерывисто струны дутара Махтумкули. Он ответил стихами:
Азади улыбнулся: сын искренен, стихи его прекрасны, как отцу не погордиться. Но дутар Азади затосковал, тревога наполнила стихи:
Махтумкули, не задумываясь, перехватил мелодию:
Азади ответил без промедления, загоняя молодого поэта стремительностью ритма:
Махтумкули принял отцовскую стремительность:
И ничего не оставалось отцу, как только согласиться:
И радость сорвалась, не удержавшись, со струн молодого шахира:
— Беркут! — сказал Языр-хан, обнимая Махтумкули за плечи, и позвал: — Пошли!.. Коня! — приказал Языр-хан своему нукеру. Тот подвел высокого серого в темных яблоках коня. — Много дорогих подарков получишь ты, Махтумкули, за свою жизнь. Но моя награда за стихи — первая, она останется в твоей памяти на всю жизнь. Бери коня, Махтумкули.
Махтумкули загляделся на красавца скакуна.
— Но послушай моего совета, — сказал Языр-хан, улыбаясь, — если тебя возьмут в посольство, поезжай на хорошем, но невидном коньке. Чтоб не позарились лихие люди. На моем скакуне по родной земле езди.
Махтумкули поклонился.
— Я не достоин твоих милостей, великий хан.
— Ну, какой же я великий! — совсем развеселился хозяин Кара-Калы. — Вот будешь в Хорасане, там ты увидишь ханов, у которых я был бы только юзбаши[39]. Ты там многих увидишь ханов, но великих и среди них нет.
Возле белой кибитки-мектеба на большой кошме грудой свалены драгоценные украшения, на другой кошме — туркменские красные ковры, халаты, расшитые серебром и золотом, на третьей — панцири, кинжалы, сабли. В долине ржание коней. Целый табун ахал-текинцев[40] пригнали утром в Геркез. Сегодня отправляется посольство выкупать пленных и, может быть, вернуть отары овец.
Задача у посольства не простая. Всего два года назад гоклены получили от Ахмед-шаха афганского письмо с предложением о совместном походе на Мешхед. Гоклены и примкнувшие к ним йомуды согласились выступить против своего старого врага. Ахмед-шах взял Мешхед, наградил туркмен за помощь, но управлять Мешхедом и всем Хорасаном оставил прежнего правителя, слепца Шахруха, который, конечно, туркмен не жаловал.
Почтенные яшули сидели в кибитке, еще раз обсуждая нелегкое дело посольства. Только что узнали от купцов, что Шахрух на лето переехал в прикаспийскую провинцию Мавендеран, где возле города Гургена у него был летний дворец.