Махтумкули целыми днями работал в ювелирной мастерской отца. Заказов было много, приходил достаток. Акгыз радовалась, хлопотала по хозяйству и скоро сообщила, что у нее будет второй ребенок.
— Кого хочешь, братца или сестричку? — посадив на колено, спрашивал Махтумкули маленького Ибрагима.
Тот что-то лепетал радостно, а Махтумкули вглядывался в него, совсем еще крошечного человечка, и угадывал знакомые черты: Ибрагим был похож на деда, на Азади.
— Роди мне второго сына! — просил Махтумкули Акгыз и однажды подарил ей гуляку, букав и билези́ки на обе руки. Это были изумительные браслеты с цепочкой, к которым прикреплялись перстни на все пять пальцев.
— Он полюбил меня, — рассказывала Акгыз своим подругам.
Махтумкули вслушивался в себя и видел, что он как земля во время зимнего ненастья.
Обязанности Азади перешли к нему. Он учил детей в мектебе, читал молитвы над мертвыми, разрешал споры, лечил больных.
В свободное время он охотился вместе с Оразменгли, который стал ему другом.
Оразменгли был у отца любимым учеником. Он сочинял стихи и приносил их на суд Махтумкули.
Однажды в аул приехал друг Азади, убеленный сединами Дурды-шахир.
— Махтумкули, — сказал он, — твои песни о Менгли знает вся степь. Когда-то я обидел тебя.
— Я не помню этого, Дурды-шахир.
— Значит, и обидеть не смог. Мы о тебе много говорили с твоим отцом. Твоего отца я ставил выше себя. Он — Аза-ди! Он написал великую поэму „Вагзи-Азад“ („Свободное увещевание“). Но я никогда не мог попять: почему он твои песни ценит больше своих обличительных стихов?
— Дурды-шахир, отец никогда не говорил мне об этом, — ответил Махтумкули.
— Я приехал вызвать тебя на состязание. У нас в обычае: стихотворный вопрос задает аксакал, а молодой поэт отвечает. Но сейчас вопросы будешь задавать ты. Согласен?
— Согласен, Дурды-шахир.
— Состязаться будем на людях, в кибитке Бузлыполата.
— Согласен, Дурды-шахир.
— Пусть аллах не оставит нас с тобой в этом стихотворном бою.
— Аминь! — сказал Махтумкули.
Пахнет горящим кизяком. Горы кутаются в вечерние туманы. Пересекают небо спешащие в родные гнезда птицы. Звенят тугие струйки молока, ударяясь о дно пустых еще кувшинов: женщины доят вернувшийся с пастбищ скот.
В белой кибитке кетхуды жарко и тесно: собрались все мужчины аула. Бузлыполат дает шахирам знак:
— Начинайте!
Звенят дутары. Махтумкули задает вопросы, Дурды-шахир отвечает.
Махтумкули играет стремительную радостную мелодию и вдруг обрывает игру.
— Ты замечательный шахир, Дурды-ага. Возьми мой дутар в честь твоей победы.
И с поклоном Махтумкули отдал свой дутар старику.
Дурды-шахир заплакал.
— О Махтумкули! — сказал он. — Я теперь убедился: ты — истинный сын Азади. И Азади был прав, когда говорил, что нет тебе равных среди шахиров гор и степей. Прими и ты мой дутар. — Старик поклонился молодому.
И все были счастливы, и был большой той в кибитке Бузлыполата, и славил шахиров совсем еще юный Оразменгли-шахир.
Когда принесли гранаты и дыни, чтоб утолить жажду после жирной еды, Дурды-шахир вдруг покрутил головой и ударил себя ладонями по коленям.
— А все-таки я ни отца твоего не мог понять и тебя не понимаю, Махтумкули.