— Что же ты не понимаешь?
— Отец твой учился в медресе, а жизнь прожил, ну, хоть и не в бедной кибитке, а ведь и не во дворце. А ведь звали! И тебя звали! Правда это или пустая молва?
— Я свидетель тому, — сказал Бузлыполат.
— Тебя, безусого юнца, звал на службу шах Ирана! И ты отказался. Меня за всю мою жизнь ни один захудалый хан на службу не пригласил.
— А позвали бы — пошел? — спросил Махтумкули.
— Полетел бы, побежал бы! Ну, чего достиг твой отец, живя среди гор, подвергаясь набегам, грабежу? Кто знает его стихи? Кто оценил по достоинству его великую поэму „Вагзи-Азад?“ Гышыки да геркезы?..
— Я отвечу тебе, Дурды-шахир, — сказал Махтумкули. — Ты говоришь, что отец мой жил среди гор, а он жил среди родного народа. Вместе со всеми терпел он, но и пожинал плоды великой радости. Когда он отказался от милостей Ханалы-хана, весь народ встал на его защиту, все геркезы и все гоклены. Когда он остался без хлеба, народ собрал ему столько зерна, что семья не ведала голода. Стихи Азади знают те, для кого он их сочинял. А великая поэма „Вагзи-Азад“ или не великая, про то не нам судить. Время будет судить. Если время скажет „да“, то „Вагзи-Азад“ узнают и на краю земли.
— Все ты верно говоришь, джигит! — почесывая бороду, печально сказал Дурды-шахир. — Но я бы за мои стихи желал бы земных наград: красавиц жен, табуны скакунов, дворец с садом и фонтанами.
— Мой отец не мог этого желать. Он называл себя Азади. Свободный. А мой путь тоже мимо ханских дворцов, стремлюсь я к познанию. И хочу предупредить тебя, кетхуда: скоро я опять сяду на коня, хочу вернуться к геркезам улемом, чтобы принести бо́льшую пользу.
— Благословляю тебя, Махтумкули, — сказал Бузлыполат, — мы позаботимся о твоей семье. Скоро ли ты собираешься покинуть нас?
— Не раньше, чем мое дитя получит имя.
— Шахир, не покидай геркезов, покуда не женишь меня на моей любимой Сервер! — шепнул Оразменгли.
— Хоп! — засмеялся Махтумкули.
Любил Махтумкули юного шахира. Может, потому любил, что в имени его звенело — Менгли.
Менгли жила в богатой кибитке в соседнем ауле.
Поднявшись на вершину высокой горы, Махтумкули часами смотрел на зеленое ущелье, которое стало теперь домом Менгли. Он бы мог и повидать любимую, пробраться по горам поближе к аулу, но даже на охоту он ходил в другую сторону, прочь, прочь от заповеданного судьбой аула.
„Не повезло одному шахиру, пусть другому повезет“, — думал Махтумкули, но что-то неспокойно ему было.
Хансервёр, мать девушки, в которую влюбился Оразменгли, была очень богатой. Она овдовела, но три ее старших дочери были выданы замуж за баев, подрастал сын, начинал хозяйствовать; младшая дочь выросла красавицей, ее собирались выдать за человека из сильной и знатной семьи.
Шахир Оразменгли был беден, а Хансервер стало известно: дочь готова сбежать из дома, лишь бы шахир позвал.
Вдова была женщиной решительной. Однажды под утро она приказала разобрать кибитку и всей семьей, никому не сказавшись, откочевала в неизвестном направлении.
Проснулся Оразменгли, а кибитка любимой исчезла. Вскочил джигит на коня и по следам пустился в погоню.
За третьей грядой гор он увидал застывшее в ужасе семейство Хансервер.
Дорога здесь пересекала пересохший ручей.
— В зарослях камыша́ тигр! — крикнула Сервер джигиту.
Оразменгли выхватил из-за пояса саблю, врезался в камыши и первым же ударом пересек зверю шейные позвонки.
Тигр, ломая камыши, подыхал, и Оразменгли не стал его добивать: раненый зверь был слишком опасен.
— Как же ты не испугался? — удивилась Хансервер. — Мы думали, смерть наша пришла.
— Я не испугался потому, что защищал любимую, — ответил Оразменгли. — Прячьте не прячьте, Сервер любит меня. Если вы отдадите ее другому, она всю жизнь будет проклинать вас.
Он приехал к Махтумкули. Выпил две пиалы чала, выпил третью. Махтумкули ждал рассказа. Оразменгли покрутил головой и рассмеялся:
— Тигра я убил.
Поглядел на руки.
— Вот только теперь дрожь в них поселилась.
Махтумкули расспросил Оразменгли о происшествии, надел новый халат и новый тельпек.
— Поеду сватом. Доверяешь?
— О шахир! — только и воскликнул Оразменгли.
Вернулся Махтумкули чернее ночи.
— Если ты, Оразменгли, сумел тигра зарубить, сумеешь и умыкнуть лю́бимую. Не того ты послал свата, друг мой! Да и я-то зачем напросился, неудачник!
— Не казни себя, шахир! Душа Хансервер лежит не к золотым песням, а к серебряным кружочкам.