— Я слышал: Исфаган называют Несфи́ Джаха́н, что значит „полсвета“, — сказал Махтумкули, нетерпеливо поднимаясь на стременах.
— А он и есть полсвета. Вон, видишь, в башне как голуби тесно сидят. Исфаган — голубиная башня для людей.
В городе Махтумкули распрощался с Гюйде. Купцам не понравились исфаганские цены, и караван, после короткого отдыха, отправился в город Йезд. Остаться одному в чужой стране было страшно, но жажда познания победила страх.
— Беден разум мой, и воображение мое как переметная сума нищего.
Так сказал себе Махтумкули, стоя на Мейдан-шах — главной площади Исфагана.
Площадь была четырехугольная, в длину, наверное, больше полутора тысяч шагов. С двух сторон площади каналы и деревья, на самой площади сияли гладью вод бассейны, били фонтаны, благоухали цветники. В центре стоял шест с золоченым яблоком — мишень для стрельбы из лука.
— Эрем! — сказал вслух Махтумкули.
Эрем — одна из восьми частей рая. Его создал богоборец Шетдат. Аллах сразил непокорного прежде, чем тот успел войти в свой сад. Но Эрем был таким чудом, что Аллах присоединил его к райскому саду.
Площадь Мейдан-шах обрамляли дворцы, порталы, мечети и двухъярусные стены с нишами. Ниши были превращены в лавочки, здесь торговали всякой всячиной, сладостями, пряностями, розовой водой.
Северную сторону площади венчал портал базара, южную — Шахская мечеть. Она уходила в небо на пятьдесят метров, но, соразмерная и нарядная, не была каменным холмом, а была продолжением неба на земле.
Главные ворота Шахской мечети горели золотом, серебром, цветной глазурью.
Если стоять к мечети лицом, слева — мечеть шейха Лот-фоллы, справа — дворец Али-Капу. Они друг против друга, но не в центре площади, а ближе к Шахской мечети, сами великолепие, и все-таки всего лишь преддверие главного чуда.
Махтумкули переступил порог Шахской мечети, придавленный ее величием.
В мечети было почти пусто, а между тем, охватив глазами группки людей, Махтумкули понял: в зале находится никак не меньше сотни, а то и полутора сотен человек.
Кто-то встал на место, отмеченное на каменном полу белой плиткой, произнес изречение из Корана.
Человек произносил слова шепотом, но голос был слышен во всех углах огромного зала.
Залов было несколько, каждый имел свой цвет и был предназначен для молений по сословиям. Зал для шаха и его семьи оказался совсем небольшой, с оранжевыми стенами.
Прочитав молитвы, Махтумкули поднялся с колен и пошел мимо дворца Али-Капу поглядеть исфаганский базар.
Будто добрый джинн отворил перед ним пещеру, полную сокровищами. Базар, которому и конца-то не было, походил на пчелиные соты, полные меда. Сверкали бронза, парча, золото, драгоценные камни.
Мастера творили здесь же, возле своих лавочек: чеканили, наносили узоры, рисовали, плавили, вытягивали золото и серебро в тончайшие нити.
Блюда, оружие, щиты, панцири, тонкогорлые кувшины, кубки, чаши. В книжной лавке художник рисовал на пустой странице миниатюру: прекрасную деву в розовых, как облако, одеждах — не женщина, птица счастья.
Махтумкули прошел по всему базару, не останавливаясь ни у одной лавки, шел, поглядывая направо и налево. Шелка, ткани, атлас, полотно, меха, обувь, барханы одежды. Опять лавки ювелиров, опять посуда, ковры. Ковры с ор-каментом, ковры — цветники, „звериные“, где между деревьями, оскалив пасти, прятались львы, тигры, скакали джейраны, на ветках деревьев сидели яркие птицы. А вот ковры „с. охотой“. Здесь мчались всадники со сворами гончих, от всадников убегали пантеры, барсы, олени. И всё это как волшебный узор.
Один купец подскочил вдруг к Махтумкули, показывая голубой парчовый халат, украшенный золотыми листьями и сценой: батыр с кинжалом за поясом поднял огромный камень и метит в дракона, извергающего из пасти огонь.
Махтумкули отстранил от себя торговца и, быстро пройдя через базар в обратном направлении, вышел на Мейдан-шах и по левой стороне площади пришел в мечеть Лотфоллы. Словно само небо, полное звезд, опрокинулось над ним. Звезды эти, казалось, были в движении, они взлетали со стен на купол и, набирая ослепляющую скорость, взмывали в зенит, где от звезд становилось тесно, но и там они сжимались и сжимались, и вдруг — провал. Пронзительно-темный круг… И тут глазам чудилось другое — звезды льются вниз, из этой черной бездны.
Махтумкули вышел из мечети и сел на землю под тенистым деревом над арыком.