Взрослые люди показывали на босого, полураздетого человека пальцами и смеялись, а он шел сквозь этот смех и плакал.
Один Нуры Казым не осудил друга, но поклонился ему. Махтумкули несколько дней не выходил из дому.
— Нет таких слов, чтоб достойно прославить красоту Багдада, — сказал шахир Нуры Казыму. — Но „музыка для глаз“, как называют здесь вязь орнаментов, для меня померкла. Мне болью видеть прекрасное после того, что я пережил.
Однажды ночью Махтумкули разбудил Нуры Казыма:
— Я начал сочинять стихотворение. Это значит — оживаю. Туча разразилась дождем.
Наутро Махтумкули отправился в медресе слушать своего друга Нуры Казыма, ко́торый занимался в то время изучением древнего пехлевийского языка, на этом языке были написаны мудрые книги, уцелевшие от прежних времен.
Прошло полгода. Махтумкули стал замечать: чем больше Нуры Казым познает из пехлевийских книг, тем задумчивее и грустнее становится.
— Что с тобою? — спросил его однажды Махтумкули. — Сначала ты много читал и мало ел, теперь ты и не ешь и не читаешь.
— Прости меня, Махтумкули, — ответил Нуры Казым. — Книги, которые я читаю, — мудрые и прекрасные книги, но, читая их, я понял: они — всего лишь тень от еще большего знания. Многие наши книги — это перевод с пехлевийского языка, но те в свою очередь — перевод с еще более древних индийских книг.
— Ты хочешь в Индию! — догадался Махтумкули. — Седлаем коней и поехали.
— О друг мой! — воскликнул Нуры Казым. — Ты не только определил мою болезнь, но и предложил лекарство, которое вмиг исцелит меня от недуга. Да, я давно уже помышляю о поездке в Индию, но я не мог сказать тебе об этом. Ты еще не наполнил свой хурджун знаний из родников Багдада…
— Твоя забота обо мне приятна, — сказал Махтумкули, — но я думаю, что из меня никогда не выйдет ученого, я — шахир, а шахиру знание жизни — важнее знания манускриптов.
— И все-таки рано или поздно тебе нужно пройти полный курс в каком-либо медресе. Ты знаешь больше иных улемов, но знания требуют порядка, иначе сокровищница становится похожей на тайный клад воронья, которое крадет драгоценные и просто блестящие вещи и сваливает их в одну кучу.
— Нуры Казым, я уже горю от предвкушения счастья, которое посещает меня всякий раз, когда я в пути! — сказал Махтумкули. — Должен признаться, Багдад начинает тяготить меня. Сияние дворцов не ослепило глаз моих. Я вижу, что здесь бедных еще больше, чем на моей родине. У нас голодают в голодные годы. Здесь же для многих вся жизнь как голодный год.
— Нищета — бедствие городов, — сказал Нуры Казым. — Если ты насытился Багдадом, не будем терять дни.
И друзья отправились в караван-сарай искать попутный караваи.
Дорога в Индию, какой бы трудной она ни была, прекрасна, ибо эта дорога в другой мир.
Меняя караваны, Махтумкули и Нуры Казым пересекли Месопотамскую низменность, горы Загро́са, хребет Кухру́д, пустыню Деште́-Лут и многие другие горы и пустыни и попали в страну белуджей.
Когда-то у белуджей не было единого правителя. Одни ханы признавали над собой власть Великого Могола, другие платили дань шаху Ирана. После смерти Надир-шаха правитель города Кала́та Наси́р-хан Белу́дж подавил сопротивление сердаров и беков, объединил все земли, племена и роды и провозгласил себя ханом Белуджистана. Правда, вскоре Насир-хан вынужден был признать над собою власть афганского Ахмед-шаха, но государство не распалось.
Случилось так, что несколько переходов нашим путникам пришлось совершить в одиночку, без каравана.
Пережидали они однажды полуденный зной у колодца. К этому же колодцу подъехало несколько всадников. На приветствия не ответили, пошептались между собой, и главный из них сказал:
— Я вижу, вы чужеземцы. И, должно быть, враги нашего Насир-хана. А потому я беру вас в плен. Имущество ваше и ваши верблюды — добыча моих людей, а вы сами будете моей добычей! Я продам вас в Калате, как рабов.
Тут люди этого человека набросились на Махтумкули и Нуры Казыма, связали им руки и вытолкали из-под навеса на солнце.
Грабители распотрошили нехитрую поклажу путешественников, поделили между собой добычу и, уморившись от споров, улеглись в тени подрема́ть.