В один день собрался Махтумкули в дальнюю дорогу. Каравана в сторону Атрека не нашлось, но разделить путевые лишения вместе с Махтумкули пожелали его ближайшие друзья Нуры Казым и Назарли, который жил в Берме́, возле Бахарде́на.
Когда они вернулись в худжру — у Махтумкули была самая просторная худжра в медресе — там уже сидел в ослепительно белых одеждах Нуры Казым.
— Друг мой! — воскликнул Махтумкули. — Время словно кинулось вспять, словно это счастливейший день нашей первой встречи.
Он сел напротив Нуры Казыма и странно, долго разглядывал его лицо.
— Нет, — сказал он наконец, — одежды твои сияют так же, но где черные брови, смоляная борода? Они белее твоих одежд.
— Не преувеличивай, Махтумкули, — улыбнулся Нуры Казым. — Верно, седина плутает в моей бороде, засылает лазутчиков в брови, но приближения старости я не чувствую. Я готов идти и идти по странам и землям, удивляясь их красоте, великому множеству народов. Я еще собираюсь посетить город урусов Аждархан[55] города, в которых жил великий философ Аристотель.
— Как же я благодарен аллаху, что он послал мне тебя, — сказал Махтумкули, взял Нуры Казыма за руку и погладил. — Мы никогда не говорили друг другу ласковых слов, но знай, Нуры Казым, мо́я жизнь была бы горькой и неудавшейся окончательно, если бы я не повстречал тебя… Ты учил меня многим мудростям, но ученые мудрости есть в книгах и в головах других улемов. Ты заразил меня страстью видеть мир. И нет лучше этой страсти…
— Я помню, как твои песни завораживали людей, Махтумкули. Даже разбойники преображались от твоих песен. И я всегда думал о том, что прекрасные стихи — это заклинание против всяческого зла. Сколько зла рухнуло под звенящей струной твоего дутара! О Махтумкули! Я тоже воздаю аллаху благодарственные молитвы за то, что наша встреча случилась на этой огромной земле, где тысячи языков и тьмы заблуждений.
Они смотрели друг на друга, и слезы сверкали в их глазах.
В худжру вошли первые гости, ученики медресе. Каждый приносил какой-то подарок Махтумкули, Нуры Казыму и Назарли.
Уже на второй год учебы Махтумкули, который сначала жил в крошечной худжре вместе с Назарли, занял пустующую, самую большую худжру. Таков был неписаный закон в Ширгази. Жилье лучшего ученика медресе оставалось пустым до тех пор, пока не появлялся суфий, достойный занять эту худжру.
В конце второго года учебы Махтумкули стал дамлой — наставником суфиев. Когда мударрис, преподававший какой-либо из предметов, отлучался, урок продолжал дамла.
Махтумкули преуспевал во всех науках. В медресе Шир-гази-хана кроме арабского языка и фарси, шариата, комментариев к праву и основ мусульманской догматики, изучали выдержки из древнегреческих философов, читали книги арабских философов, учили четыре действия арифметики без дробей, геометрию и географию по иранским источникам.
Медресе Ширгази-хана было богатое, ему принадлежало 7920 танапов земли. Три тысячи из них орошалось водой из каналов. На каждую худжру приходилось, таким образом, по 144 танапа. Танап — мера площади. Он равен 60 газам, а в газе чуть больше квадратного метра. По доходам Ширгази-хана уступала только медресе Кутли-Мурад-инак, которое имело 24 634 танапа, по 304 танапа на худжру. Бедное медресе Хаджам-Берды-бий имело доход всего с семидесяти танапов земли.
Выходца из богатого медресе ожидала полная чаша жизни.
На престоле Хивы со времен Надир-шаха шла игра в чехарду. Ханов приглашали из казахских родов, бывших вассалами русских императоров и императриц. Одни ханы держались на престоле месяц-другой, некоторые засиживались годами, но участь всех была предрешена: ханов или убивали, или им удавалось бежать. Хивой правил инак Мухаммед-Эми́н. Родом он был из узбекского племени кунград. Изгоняя ханов, он не мог занять престола. Это вызвало бы зависть биев, и они сумели бы свалить самозванца. Высокое придворное звание инака позволяло держать ему в руках всю власть, и он довольствовался этим.
Кунградское племя враждовало с туркменами, но поэтому-то Мухаммед-Эмин и держал на службе туркмен, стремясь обезопасить свою страну от набегов. Вот почему перед гокленом Махтумкули готовы были распахнуться двери не только Дивана, главного государственного учреждения, но и двери дворцовой канцелярии.
— Мы так дружно собрались проводить тебя, Махтумкули, потому, чтоб ты знал: мы ждем твоего возвращения. В честь твоего возвращения мы устроим пиршество в более высоких палатах, а может быть, и в таких палатах, которые не будет стыдно назвать великолепными.