Махтумкули в седле, коняжка у него немолодая, но выносливая, в хурджуне еда на десять дней пути, в кушаке горсть серебра.
Махтумкули стоит на пересечении дорог: не время ли исполнить обет, данный над могилой Нуры Казыма?
Махтумкули поворачивает лошадку на дорогу в Азербайджан, но думает о русских.
Он мало знает о них. Видел однажды в Багдаде русобородого молодого купца, одетого по-восточному. Видел в Хиве рабов из русских. Это были сильные люди, с зоркими светлыми глазами. Владельцы на русских жаловались: работают хорошо, но все время помышляют о побеге.
Знал шахир: на всех русских один царь, страна его не имеет границ. А живет он в ледяном сверкающем дворце. В ледяной дворец Махтумкули не верил, но царство необъятное представить себе мог. Это подобие Каракумов.
…Азербайджан удивил Махтумкули свободой людей, обилием зелени и воды, гостеприимством. Давно уже не сочинял шахир счастливых песен, а тут явилась одна, легкая и сияющая, как птица Хумай.
Двумя шеренгами, сомкнув штыки, удивительно высоко поднимая ноги, двигались зелено-красные солдаты.
Такой же зелено-красный человек, шедший сбоку солдат, сверкнув серебряной бляхой на груди, поднял над головой шпагу и что-то крикнул. Солдаты громыхнули высокими сапогами и стали. В следующее мгновение первая цепь упала на колено и дала залп, вторая цепь выстрелила стоя.
Караван верблюдов, плывший по степи, сорвался в безумную верблюжью скачку.
Унять животных удалось только у самых стен города.
— Что это было? — спросил у караван-баши Махтумкули.
— А ничего и не было, — ответил караван-баши. — Солдаты учатся.
И, поглядев по сторонам, шепнул:
— Русская царица воюет со своим мужем, которого она хотела убить, а он убежал на Волгу.
— На Волгу? — удивился Махтумкули и показал на реку: — Вот она — Волга!
— Волга у нас — ого! Она все три с половиной тыщи верст — Волга, а по-вашему это будет триста парсахов с гаком.
Караван-баши был русский человек по имени Семен. Он водил караваны, знал обычаи горцев, их язык, умел и по-туркменски. Три года был рабом в Хиве. Совсем еще мальчишкой угодил в рабство: какой-то ногайский бек напал на их селение, угнал людей в степь и потом продал хивинским купцам.
За дорогу шахир подружился с Семеном, а подружившись, рассказал о заветной своей думке:
— У нас, Семен, — говорил шахир, — нет своего царя, и царства своего нет.
— Значит, вы свободные! — радовался Семен.
— Нет, не свободные, сокрушенно качал головой Махтумкули. — С нас берут налоги́ сразу два правителя, иранский да хивинский. Да еще свои маленькие ханы, да еще те, у кого много воинов. Люди измучились. Работать — руки опускаются. Надоело, Семен, народу кормить разбойников. Я приехал в вашу страну, потому что дал обет на могиле моего друга, который стремился сюда. Но мне бы еще хотелось пойти к вашему визирю. Я хочу знать, как это в одной стране уживаются многие народы, у которых даже боги разные?
Семен смеялся, весело смеялся, хлопал шахира по плечу.
— Смешной ты человек, — говорил. — Царя ему подавай!
В караван-сарае, разгрузив товары, передав верблюдов погонщикам, Семен подошел к Махтумкули и сказал:
— Пошли, шахир, ко мне в гости. Надолго не зову. Через неделю мне опять в путь-дорогу. А до того времени милости просим. Поглядишь, как русские живут. Да и друг у меня есть. Чин у него невелик — отставной солдат, но человек для тебя полезный будет, при губернаторе несет службу. Перед его кабинетом на посту стоит, за бороду чести удостоился да за усы.