И вот сидел он на ковре ишана Акмурада, того самого, с которым соперничал в детстве, в мектебе своего отца Азади.
Ишан был рад встрече. Подарил Махтумкули халат и шапку, саблю с серебряной рукояткой.
— Твой призыв, Махтумкули, замечательный, — говорил Акмурад. — Давно пора моллам и всем улемам призывать туркмен к единению. Только всеобщая дружба избавит народ от разбоя, от самоуправства беков и ханов.
Оба постаревшие, но далеко еще не старики, они понравились друг другу.
— Может, посостязаемся в прыжках в высоту? — смеясь, предложил Акмурад.
— Нет, с тобой я только могу состязаться в беге, — отшутился Махтумкули.
Дом ишана был настоящей крепостью. Во дворе отдыхали вооруженные люди.
— Вот видишь, — показал на джигитов Акмурад, — чтоб не подвергаться нападению, держу нукеров. Времена, Махтумкули, тревожные наступают. Верные люди доносят из Хивы, что инак Мухаммед-Эмин собирается в поход по южным границам ханства. На гокленов собирается, чтоб налоги платили аккуратно и сполна.
Акмурад дал Махтумкули пятерых джигитов, и они проводили шахира до следующего аула.
Не уставая, звенел по степи дутар Махтумкули:
В одном из аулов ему рассказали новость: Акмурад-ишан пригласил в гости богатого купца, а потом пустил по его следу своих нукеров.
Нукеры убили купца и забрали два хурджуна: один с серебром, другой с золотом.
Отложив дутар, долго молчал в тот вечер Махтумкули. Как же объединить Туркмению, если даже ишаны стали разбойниками?
Занедужилось Махтумкули.
Удалился он в кибитку, сидел у огня, смотрел на игру пламени, смотрел без радости. И вдруг услышал за стеной тихий разговор женщин.
— Жена у него померла, — говорила одна.
— Он очень богатый! — говорила другая. — Ты войди к нему, пусть он увидит, какая ты статная. Он ведь еще совсем не старик, просто очень важный.
"Уж не обо мне ли эти разговоры?" — изумился Махтумкули.
— Что вы меня уговариваете? — тихо засмеялась женщина. — Я себе цену знаю. На меня даже хан засмотрелся. А уж эти шахиры! Слышала я их песни в мою честь. Не устоит и ваш хваленый Махтумкули. Вот только приоденусь пойду.
Гневом вспыхнуло лицо старого шахира: льется кровь невинных, правитель Хивы готовит карате́льный поход, а люди живут забавами.
Полог кибитки откинулся, и вошла высокая, статная, совсем еще молодая женщина. Она сверкнула глазами, улыбнулась и прошла мимо шахира, задев его платьем. Она делала вид, что прибирает кибитку, и снова прошла мимо, улыбаясь и поигрывая глазами.
— Тебе не стыдно, женщина? — спросил он ее. — Только что пришла весть: убит предательски человек. И дру́гая весть доносится из Хивы — правитель готовит войска к набегу. А ты тут ходишь, трясешь своим подолом.
Женщина вспыхнула, и лицо ее стало прекрасным. Махтумкули увидал, что это не краска стыда — огонь гнева.
— Мне говорили, ты мудрый! — сказала женщина. — А ты просто нахохленный! Какое мне дело до разбойников и ханов! Я осталась вдовой, но я хочу быть как все женщины. Я хочу детей! Запомни, мудрец! Все твои мудрости — пыль перед любовью! Не мудрости спасут народ от истребления, спасут матери, рождающие детей.
— Верно, милая женщина! — воскликнул Махтумкули. — Все твои слова — правда! Но кто же мне даст ответ, сколько еще Туркмения будет платить дань дэву, пожирающему саму юность?
— Ах, не знаю, мудрец! — женщина махнула рукой и вышла из кибитки.
Подружки встретили ее смехом, а она сказала им:
— Он вправду святой!
ПОСЛЕДНЕЕ
Махтумкули проснулся.
— Что теперь? — спросил он.
— Утро! — ответили ему.
— Что теперь… в мире? — нахмурился он, потому что его не поняли, а говорить ему было трудно.
— В мире — война! — ответили ему. — Но нас она минула, слава аллаху.
Махтумкули тягостно вздохнул и отвернулся, но через минуту он опять заговорил:
— Я хочу посмотреть на горы.
В кибитку пришли люди, вынесли шахира на ковре на улицу.
— Сонгыдаг! — узнал Махтумкули.
Его лоб пересекли морщины.
— Вспомнил: мне приснилось, что я сочиняю стихи. Запишите: "Проходит лживый мир, проходит он…"
Шахир замолчал.
— Стихи я продиктую потом. Дайте мне наглядеться, я так и не успел наглядеться, все война, все крики, плач…
"Люди отошли от умирающего.
Окутанные в голубую дымку, вал за валом, выше и выше возносились к небу, к солнцу прекрасные горы родины.
Зелеными змеями вились ущелья, шумела река, гудели пчелами весенние деревья.