Мектеб — в белой кибитке. Гарры-молла Давлетмамед Азади уговорил людей аула поставить для школы белую кибитку.
В обычных мектебах заучивали арабский алфавит и потом читали написанный на арабском языке Коран, не понимая прочитанного. Азади учил детей арабскому языку. Ишану из Махтум-калы не нравился мектеб в Геркезе.
— Ты — молла, я — ишан, — сказал он однажды Азади, — этого достаточно для наших аулов. Зачем ты хочешь произвести на свет две дюжины ученых? Для чего ты обучаешь арабскому малых детей? Арабский язык учат в медресе.
— Если тебе не нравится, таксир[19], мой мектеб, почему ты привел ко мне своего сына Акмурада?
— Я хочу, чтобы мой сын знал арабский язык, но одно дело — мой сын и твой сын, и совсем другое, когда столь блистательные знания станут достоянием многих. Если все люди сравняются в знаниях с моллами, будут ли им нужны моллы?
— Знание, разлитое по вселенной, подобно океану, — ответил Азади, — его невозможно исчерпать. Будет всем хорошо, если люди познают ту каплю, которая ведома нам, просвещенным, и если моллы́, чтоб не растерять своего достоинства, почерпнут еще из океана, хотя бы горсть.
Занятия начинаются утром.
Махтумкули сидит вместе с другими учениками и слушает отца так, словно впервые видит этого человека. Он всегда так слушает, и Азади не позволяет себе разочаровать сына.
— Сегодня я расскажу вам о Ниязкули́-халы́па, — говорит Азади. — Расскажу о том, как иша́ны Бухары испытывали силу святости таксира. Ниязкули-халыпа совершил многие подвиги во славу аллаха и его пророка Мухаммеда, поэтому эмир призвал таксира в Бухару, дал ему дом и хорошее содержание. Положение Ниязкули-халыпа при дворе было нестерпимым для завистливых ишанов. Они потеряли покой и долго думали, как бы изгнать святого человека из Бухары. И конечно, прибегли к навету. Нашептали эмиру, будто Ниязкули-халыпа хвастал, что может построить мечеть за одну ночь. Позвал эмир Ниязкули-халыпа к себе и сказал: «Тебе, таксир, положено иметь свою собственную мечеть. До нас дошло, что ты можешь построить мечеть за одну ночь. Я разрешаю тебе построить мечеть. Место для нее тебе укажут ишаны». Ишаны повели таксира и показали ему болото. «Вот место для твоей мечети!» — сказали они, смеясь. Ниязкули-халыпа не смутился. Он вернулся к эмиру и сказал ему: «Я построю мечеть во славу аллаха и его пророка Мухаммеда, но прикажи своим подданным этой ночью не выходить из домов». — «Будь по-твоему», — ответил эмир. Ниязкули-халыпа совершил молитвы и призвал к себе дэвов[20]. Он приказал им носить камни с горы Каф, которая стоит на краю света, поддерживая свод небес. Всю ночь носили дэвы камни, заваливали болото и строили мечеть. К утру все было готово. Но один дэв в ночной тьме заблудился и бросил свой камень не возле Бухары, а в арык, там, где живет племя эрсары. Этот камень до сих пор разделяет воду на две струи. Как видите, посрамлены были ишаны, но не успокоились. Решили они посмеяться над Ниязкули-халыпа. Положили на погребальные носилки завернутого в саван живого человека и пригласили таксира прочитать над ним заупокойные молитвы. Таксир прочитал молитвы и сказал людям: «Поднимите носилки!» — «Зачем, таксир? — засмеялись ишаны. — Ты читал молитвы живому человеку». — «Я читал мертвому». А человек и вправду мертв. Ужас охватил ишанов.
Гарры-молла Довлетмамед Азади сидит перед учениками, скрестив ноги. Глаза у него блестят. Он всматривается в лица учеников. Ученики знают, что от них хочет их учитель: они должны истолковать притчу.
— Ишаны — плохие, — говорит Гюйде. — Они жадные. Они сами хотят жить хорошо, а другим желают недоброго.
— Не все ишаны плохие! — кричит Акмурад. — Плохие ишаны бухарские, а хивинские хорошие ишаны! Учитель нам рассказал про Ниязкули-халыпа для того, чтоб мы знали: против святых нельзя идти.
— А что думает Махтумкули? — спрашивает отец.
Махтумкули опускает голову.
— Говори, сын мой. Мы ждем.
— Зачем Ниязкули-халыпа убил человека? — У Махтумкули в глазах колючие узкие огоньки.
— Тебе ответят твои товарищи, — говорит отец и тоже опускает глаза: вопрос для него неожиданный. Отцу тревожно: у младшего сына слишком нежное сердце для теперешней жестокой жизни, от которой ни мудрость, ни поэзия — не защитят.
— Над святыми нельзя насмехаться! — говорит Акмурад.
— Но святой не может убивать! — Махтумкули вскакивает на ноги.
— Сядь, мой сын, — приказывает Азади. — В ученом споре нужно сохранять спокойствие. Противник не должен понимать тех чувств, какие ты испытываешь.