Ригби стоял на месте, не выпуская винтовки из рук, и глядел собачьим взглядом. Батхерст сделал вид, что размышляет.
— Ладно, Ригби, я тебе верю. С этого момента ты мой, твоей же будет только винтовка. Иди к отцу Аллану, пускай покажет тебе Хейтера, или же просто спроси механика, а тот познакомит тебя со всеми ее штучками и способом хранения.
— Благодарю, сэр! — воскликнул снайпер, выходя из комнаты, и даже не удостоив взглядом того, с кем говорил, поскольку глаза его были прикованы только к чудесной пневматической винтовке.
«Каждый влюбленный слепнет и видит лишь ее, — подумал Бенджамен, — а самые счастливые, как этот божественно стреляющий маньяк, те, кто влюбляются в неодушевленные предметы, верные, не ругающиеся и не капризничающие. Она будет дарить ему наслаждение при каждом нажатии на курок. Именно такой человек нам и нужен».
Через какое-то время он снова вызвал к себе Парвиса.
— Слушаю, сэр.
— Мануэль с Хуаном обращаются ко мне: сеньор. Ты говоришь иначе, с другим акцентом.
— Они ведь из Андалузии, сэр, а я родился в Англии. Моя семья жила тут уже издавна. С Мануэлем мы познакомились в тюряге, и с тех пор держимся вместе.
— А на каком языке вы разговариваете друг с другом?
— На романи, сэр.
— А на каком языке ты думаешь?
— Думаю?… Не понял, сэр.
— Все просто. — Говоря это, Батхерст приблизился к цыгану. — Человек всегда думает на каком-то языке. На том, который ему ближе всего. На каком же языке думаешь ты?
— Ну… на романи, сэр.
Теперь они стояли лицом к лицу. Батхерст шептал, и каждое его слово заставляло цыгана дрожать.
— Тогда, Парвис, подумай, на романи, вот что: если я хоть раз сделаю то, что сделал утром, или что-то подобное, что каким-либо образом способно повредить операции, этот человек, перед которым я стою сейчас, поочередно переломает мне все кости и прибьет как бешеную собаку. Поэтому, ради собственного же блага, никогда, пока я нахожусь под его началом, я не позволю себе подобную глупость… Подумай так и запомни. А теперь можешь идти, и если случаем не позабыл английский язык, спроси у Сия, бывало ли такое, чтобы я не сдержал слова… Да, и пришли сюда Робертсона.
Монах пришел с набитым едой ртом.
— Степлтон накрыл завтрак, сэр. Следует отдать справедливость, готовит он аккуратненько…
— Сначала отдай половину своего экзаменационного сертификата, Аллан!
Изумленный Робертсон чуть не подавился. Но протестовать не стал и, вынув кошелек, отсчитал пятьдесят гиней.
— Понял, почему? — спросил Батхерст.
— Да, сэр. Мне не удалось самому завербовать Лоренса. Я начал, а ваша милость аккуратненько закончила, так что мы это сделали вместе.
— Ничего ты не понял. Ты должен был его привести; ты это сделал, а больше ничего и не нужно было. Но не нужно было перед тем молоть языком про задание, которое получил! Откуда Парвис узнал, кто такой Ригби? Похвастался, дурак, вот я и наказываю тебя штрафом. Ровно половина заработка. В следующий раз это может быть половина языка, и даже сам святой Патрик тебе не поможет. Ты мне нужен, Робертсон, и это правда, но справиться я могу и без тебя. Прекращай молоть языком. И выпивать! Иди, жри, но перед тем передай Степлтону, чтобы принес мне завтрак сюда. Через полчаса я приду к вам, пусть все будут готовы.
Во время завтрака к нему вошел Кэстлри.
— День добрый, Бенджамен. Приятного аппетита.
— И вам того же, милорд. Позавтракаете?
— Спасибо, я уже ел. Но даже если бы и был голоден, вид этой банды отбил бы у меня аппетит. Что за типы! Откуда ты их набрал: из Ньюгейт или прибрежных забегаловок? Один вообще на комедианта похож, цветастый, словно уличная девка!
— Из многих мест, в том числе и из тюрем.
— И что, ты им доверяешь? Ведь это же волчья стая! Справляешься?
— Пока что — да.
— И не боишься, что во время операции они начнут брыкаться?
— Если кто начнет, уже не закончит. И они об этом знают. Впрочем, в большинстве своем, это приличные парни, но с самого начала я держу их очень жестко и выбиваю клыки сразу же, как только кто-либо их показывает. От одного моего вида их морозит. А мстить за это они станут тем, на кого я укажу. Это же биологический закон, милорд: каждый ищет более слабого, чтобы отомстить за то, что существуют более сильные. Отец кричит на ребенка, потому что на него наорал начальник, а ребенок терзает своего плюшевого мишку[111]. Интересно, а на кого раскрывает рот плюшевый медвежонок, как вы считаете, милорд? Так вот, за то, что я их терроризирую, они будут рвать глотки другим. И первую трепку они дадут сегодня же вечером, во время экзамена.
111
Тут автор допустил неточность. Плюшевые мишки стали любимыми детскими игрушками значительно позже, где-то в 80-х годах XIX века, а знаменитыми — только после выхода произведений А. Милна в 1926–28 гг.