Возле высокой стены, окружавшей собор и монастырь, под деревьями стояли многочисленные палатки, ящики, повозки, ружья в козлах, на веревках сушились солдатские сорочки и кальсоны, отовсюду доносились потоки ругани и неприличных шуточек, из палаток раздавалось пьяное пение и визг проституток, и над всем этим подымался единственный в своем роде запашок — смесь пота, мочи, заплесневелых сухарей, грязного или мокрого белья, пороха, спиртного, смазки для осей и горячей воды, в которой вымачивают кур, чтобы их было легче ощипать перед тем, как нанизать на вертел.
Бенджамен осмотрелся с высоты седла и отметил, что возле ворот, ведущих на двор монастыря, стоит часовой, зато ворота, ведущие во двор собора свободны. На него все так же никто не обращал внимания. Он въехал в неохраняемые ворота и тут же увидел, что двор собора отделен от монастырского двора внутренней стеной с калиткой, возле которой стояла стража. После этого он отъехал на другую сторону двора, снял седельную сумку и, привязав коня за низко свисающую ветку дерева, поднялся на ступени собора.
Он оказался в восьмиугольном нефе, наполненном светом и гигантскими формами, которые подавляли, если только не стараться избегать смотреть вверх. Стоя в проходе между рядами скамеек, он все-таки поднял голову. Восьмиугольная поверхность купола показалась ему вращающимся небом, у него даже закружилась голова[237]. Бенджамен прошел под одной из шести аркад, опиравшихся на гигантские колонны, и начал поход вдоль боковых часовен и резных исповедален. В одной из них он увидел священника, читавшего книжицу, оправленную в пурпурный сафьян. Англичанин встал на колено на боковой ступеньке и постучал. Священник повернул голову и что-то спросил по-польски, после чего Батхерст рискнул:
— Vingt et un… Vingt et un jours![238]
Тот выпучил глаза сквозь переплетение ветвей, заменяющих решетку, после чего неуверенно ответил по-немецки:
— Я не знаю французского, сын мой, но, возможно…
— А знаете ли вы отца Стивена?
— Стифен? Ааа, отец Стефан?
— Да, того, кто был в Париже.
— Да, да, знаю. Сын мой, ты найдешь его в монастыре. Иди и обратись к…
— Отец, у меня к вам просьба. Не могли бы вы привести отца Стефана сюда? Если я начну ходить здесь сам…
— Тебе что-то угрожает с их стороны, сын мой?
— В жизни нам всегда что-то угрожает, отче.
— Ты прав, сын мой, тем более, со стороны таких, как эти!
Последние слова священник произнес значащим тоном, настолько доверительно, как будто они были знакомы много лет. После этого он с трудом поднялся, открыл дверцы, вышел из исповедальни, внимательно глянул на лицо Бенджамена, засеменил в сторону главного алтаря и исчез за столбом.
Через четверть часа, из-за того же столба возник силуэт бородатого монаха. С первого же взгляда Бенджамен начал искать в его лице сходство с императорским. И оно имелось, даже густая растительность не могла скрыть его, но очевидно это сходство было только для такого же как он, посвященного — для чужаков и не предупрежденных оно было неуловимо. Батхерст обладал воображением художника — он подрисовал прядку волос, блестящий, бритый подбородок, более грозный и резкий взгляд, вместо монашеской рясы — мундир. Прекрасный образец Его Императорского Величества, уже тут д'Антрагю ничего не наврал.
Батхерст подошел к монаху и шепотом приветствовал его:
— Bonjour… Je suis O'Leary, de Londres[239].
Монах поглядел на него из-под полуприкрытых век и так же шепотом ответил:
— De Londres?… Cest une longue route…[240]
Батхерст хотел произнести пароль, но услышал шаги за спиной и промолчал. Мимо них прошел углубленный в молитву священник. Монах погладил бороду рукой и спросил:
— Pourriez-vous m'expliquer, monsieur, pour ąuelle raison vous ćtes arrive ici[241]?
— Pour me rencontrer avec vous[242]…
— Je ne vous connais pas[243]! — тут же отреагировал монах.
— … et pour vous dire deux mots[244].
— Et quoi donc[245]?
— Vingt et un!
Монах вздрогнул, осмотрелся по сторонам и отступил на шаг, в темную нишу. Батхерст сделал шаг за ним.
— Как мне обращаться к вам, священник? — спросил он.
237
Внутренняя поверхность купола гостыньского собора украшена восемью фресками работы Вильгельма Георга Нойенхертца 1746 года, представляющими житие святого Филиппа Нери.