— Не понимаю почему, — с достоинством ответила Элени. — К тебе это не имеет отношения.
— Если ты выглядишь смешно, то и я тоже выгляжу смешно. Меня считают мужем сумасшедшей. Обо мне где только не болтают. Вот так, моя милая. И ты это прекрасно знаешь. Надо уважать правила.
Элени не ответила. Что она могла сказать? Обстоятельства против нее. Она знала, что для Паниса стать предметом насмешек — настоящая мука. Но она знала и то, что это ненадолго: люди поговорят-поговорят да и привыкнут. Случится что-нибудь другое, более интересное, и старое забудется.
Панис, который вообще-то не любил ссориться с женой, первым нарушил паузу:
— Ладно. Но надо же найти какой-то выход! В сущности, эти разговоры — чепуха, да и только. И если ты немедленно прекратишь играть и скажешь, что все это сплетни, выдумки разных там кумушек, я тебя прощу.
И услышал в ответ:
— Ни за что.
Реакция последовала немедленно. Панис залился краской и с такой силой хватил кулаком по столу, что стоящий на нем подсвечник подпрыгнул. Элени повернулась и пошла в гостиную — заниматься домашней работой. Панис, вбежав в комнату, принялся с шумом распахивать дверцы и выдвигать ящики с целью найти ту вещь, которая толкнула его жену на преступление. Дверцы хлопали, предметы летали по комнате и падали на пол. Ваза, подарок на свадьбу, — ее берегли двадцать пять лет — упала и разбилась. Стоя посреди комнаты, Элени смотрела, как Панис, багровый от злости, все больше распалялся. Разумеется, он ничего не нашел. Шахматы лежали в морозильнике.
После часа напрасных поисков Панис ушел из дому, громко хлопнув дверью. Элени принялась не спеша убирать разбросанные вещи.
В течение следующих трех недель Панис и Элени не обмолвились ни словом, стараясь лишний раз не встречаться. Существовать так оказалось непросто, но вполне возможно.
Парадоксально, но для этого требовалось подробно знать распорядок дня другого и, как следствие, обращать на другого больше внимания. Супруги, живущие в обстановке раздора, вынуждены шпионить друг за другом, чтобы знать, когда муж или жена уйдет из дому или вернется. Теперь Элени и Панис общались друг с другом только в случае крайней необходимости, и то через посредство детей. Яннис находил эту новую ситуацию скорее забавной, однако старался реже быть дома. Пересуды приятелей, прослышавших об увлечении его матери и о скандале в семье, задевали его очень глубоко. Он сердился на мать, которая все эти годы вела себя безупречно, а потом вдруг взяла да и выкинула номер. Он привык видеть, как она тихо-спокойно, в хорошем настроении занимается повседневными делами. Она никогда особенно не стремилась ни к какой умственной деятельности, даже газет не читала. Яннис вообще не видел в доме книг, за исключением школьных учебников и книги кулинарных рецептов, которую матери подарил на свадьбу какой-то дальний родственник. Она восприняла этот подарок как личное оскорбление, засунула книгу подальше в шкаф и никогда не вынимала. Для отца и матери образование закончилось в тот день, когда они покинули школу, — иными словами, очень и очень давно.
Тем более странным и нелепым было, по его, Янниса, представлениям, увлечение матери шахматами. Он втайне задавался вопросом, не связаны ли столь радикальные перемены в ее поведении с ранней менопаузой. Один из друзей навел его на такое объяснение, и оно показалось ему вполне правдоподобным. Он попытался было поговорить на эту тему с отцом, но тот обдал его презрением, смешанным с горечью. Одно дело — потерять способность рожать детей, и совсем другое — дурацкие увлечения… Панис сам втихаря провел кое-какое расследование, и результат не оставил у него ни малейших сомнений. Никто из жителей Наксоса не мог припомнить ни одной женщины, которая работала бы себе горничной, а потом в один прекрасный день стала бы играть в шахматы да еще считать такое времяпрепровождение своим неотъемлемым правом. И вот надо же было, чтоб такое случилось именно с его женой!
Весь город, посмеиваясь, только об этом и говорил. Панис шагу не мог ступить без того, чтобы кто-нибудь из знакомых не отпустил в его адрес какую-нибудь шутку. Да если б жена наставила ему рога — и то ему было бы легче это пережить! Измена, конечно, дело паршивое, но понятное. С предательством супруги хоть и невозможно смириться, зато ему можно дать определение. Существует, наконец, закон чести. Но тут, против этих идиотских подтруниваний, он совершенно бессилен. Ну что прикажете ему делать? Объявить во всеуслышание, что его жена умом тронулась? Он не мог вот так, сразу, решиться на это. Жить с женой, у которой поехала крыша, еще обременительней, чем с изменницей.