— В этом не было необходимости, — ответил профессор. — Он делал ходы, а я записывал. Он добавил с задумчивой гордостью: — Зенончик — вероятно, самый великий живущий авторитет в мире по теме «слон – конь».
Комната внезапно снова стала очень тихой. В течение слишком долгого момента единственным звуком был приглушенный храп Зено, раздающийся из кармана профессора.
— Он сделал какие-нибудь выводы?— выдохнул Ноттингем.
Профессор повернул озадаченные глаза на полные решимости лица вокруг него. — Зено полагает, что конфликт не может быть обобщенным. Однако он обнаружил 78 позиций, в которых слон сильнее коня, и 24 позиции, в которых лучше конь. Очевидно, игрок, имеющий слона должен попытаться…
— … за одну из выигрышных позиций слона, конечно, и так же для коня, — закончил Ноттингем. — Это — чрезвычайно ценная рукопись.
За весь этот вечер я, наконец-то перевел дыхание. Ситуация стала лучше. — Очень плохо, — сказал я небрежно, — что профессор не может остаться достаточно надолго, чтобы вы, вымогатели, могли изучить книгу Зено и ухватить некоторые указания для большого телеграфного матча «слон-конь» в следующем месяце. Также, очень плохо, что Зено не сможет занять здесь доску против русских. Он дал бы нам верное очко в счете игры.
— Да... а, — протянул Джим Брэдли. — Он дал бы.
Ноттингем выпалил вопрос профессору. — Не желает ли Зено арендовать нам рукопись на один месяц?
Профессор уже собирался согласиться, когда я его прервал. — Это было бы довольно трудно, Ноттингем. Зено не знает, где он будет в конце месяца. Кроме того, как казначей клуба, позвольте мне сообщать вам, что после того, как мы заплатим ежегодную арендную плату на следующей неделе, наш кошелек будет плоским как блин.
Лицо у Ноттингема опустилось.
— Конечно, — я продолжал осторожно, — если бы вы пожелали подписать тур для Зено, то я предполагаю, что он предоставил бы вам рукопись бесплатно. Да и профессор не будет депортирован, и Зено мог бы остаться и тренировать нашу группу, а так же принять участие в телеграфном матче.
Ни профессор, ни я не дышали, наблюдая Ноттингема, который боролся между шахматами и своей душой. Но наконец, его совиное лицо собралось в строгое упорство. — Я все еще не могу рекомендовать Зено для тура. У меня есть свои стандарты.
Несколько других игроков подавленно кивнули.
— Я, как намечено, буду играть против Кереса, сказал Питер Саммерс, печально смотря на лист рукописи. — Но я соглашаюсь с вами, Ноттингем.
Я знал о Кересе. Московский Клуб проводил внутренние турниры «слон-конь» каждую неделю в течение прошлых шести месяцев, и Керес выиграл почти все из них.
— А я должен играть с Ботвинником, сказал Джим Брэдли. Он немощно добавил: — Но вы правы, Ноттингем. Мы этически не можем подписывать тур для Зено.
Ботвинник был просто чемпионом мира по шахматам.
— Какой стыд, — сказал я. — Профессор, я боюсь, что мы должны будем иметь дело с советским Бюро Развлечений. Это было только внезапное странное вдохновение. Я все еще задаюсь вопросом, довел ли бы я это дело до конца, если бы Ноттингем не сказал то, что он сказал затем.
— Господин, — спросил он представителя иммиграционных властей, — вы хотите, чтобы за доктора Шмидта было вложено 500 долларов?
— Это — общепринятое долговое обязательство.
Ноттингем радостно улыбнулся мне. — У нас есть больше, чем эта сумма в казначействе, не так ли?
— Совершенно точно. У нас есть точно 500,14 долларов, из которых 500 как раз на арендную плату. Не смотрите так на меня.
— Дирекция этого клуба, — звучно объявил Ноттингем, — настоящим уполномочивают вас выдать чек на 500 долларов, подлежащий оплате за доктора Шмидта.
— Вы — сумасшедший? Я даже взвизгнул. — Где вы думаете, я собираюсь найти другие 500 долларов за арендную плату? Вы, безумные, доведете до того, что будете играть ваш телеграфный матч на середине улицы K-Стрит!
— Это, — холодно сказал Ноттингем, — является самым большим шахматным делом, начиная с Истории шахмат Мэррея. После того, как мы разберемся с этим, я уверен, что мы можем найти издателя для Зено. Вы что, противник такого великолепного содействия шахматной литературе?
Пит Саммерс вмешался в разговор с обвиняющим тоном. — Даже если вы не можете быть другом Зено, вы могли бы, по крайней мере, подумать о пользе для клуба и американских шахмат. У вас очень забавное отношение к этому.
— Но, конечно, вы не настоящий шахматист, — сказал Бобби Бейкер сочувственно. — У нас никогда не было казначея, который был бы шахматистом.
Ноттингем вздохнул. — Я предполагаю, что пора выбрать другого казначея.
— Хорошо, — сказал я холодно. — Я только задаюсь вопросом, что я должен сказать владельцу помещения на следующей неделе. Он тоже не шахматист. Я сказал серому человеку: — Пойдемте к столу, и я выдам вам чек.
Он нахмурился. Чек? От группы шахматистов? Никогда в жизни! Пойдемте, профессор.
Именно тогда произошла замечательная вещь. Один из большинства незначительных членов клуба заговорил.
— Я – сенатор Браун, один из друзей шахматиста господина Джонса. Я выпишу этот чек, если вы не возражаете.
И затем раздался отрывистый звук, и рядом с моим ухом пролетела пуговица. Я быстро повернулся и увидел обширный поток табачного дыма, законченного тремя совершенными кольцами табачного дыма. Наш железнодорожный магнат вынул свою сигару. — Я — Джонсон, компания «A. энд У.» Мы, шахматисты, поддержим друг друга по этим делам. Я тоже выпишу этот чек. И Ноттингем, не волнуйтесь об арендной плате. Сенатор и я позаботимся об этом.
Меня душило негодующее удушье. Я один волновался об арендной плате, не Ноттингем. Но конечно я был ниже их осведомленности. Я не был шахматистом.
Серый человек пожал плечами. — Хорошо, я возьму чек и рекомендую неограниченное продление визы.
***
Пять минут спустя я стоял вне здания, заглатывая свежий холодный воздух, когда представитель иммиграционных властей прошел мимо меня к своему автомобилю.
— Доброй ночи,— сказал я.
Он немного наклонился, и затем с почтением посмотрел. Когда он ответил, он, казалось, говорил больше себе, чем мне. — Это была самая забавная вещь. Сложилось впечатление, что там была маленькая крыса, бегающая вокруг тех шахматных досок и передвигающая фигуры своими зубами. Но конечно крысы не играют в шахматы. Только люди. Он всматривался в меня сквозь сумрак, как бы пытаясь сконцентрироваться. — Ведь там не было, действительно, никакой крысы, играющей в шахматы, не так ли?
— Нет, — ответил я. — Не было там никакой крысы. И никаких людей, также. Только шахматисты.
Конец