Виктор Корчной
Шахматы без пощады
Победить или умереть. Каждый день после проигрыша я иду на игру с целью отыграться. Да, каждый день я иду на игру с решимостью победить… или умереть.
Изменилось ли во мне что-нибудь за 10, 20, 30, 40лет?
Вряд ли.
«ЭТУ КНИГУ Я ЧИТАЛ КАК БОЕВИК»
Вот уж кого точно представлять нет нужды, так автора этой книги. Международный гроссмейстер, многократный чемпион СССР, Виктор Корчной трижды поднимался к мировой шахматной вершине и трижды срывался с нее, потому что помимо естественной крутизны перед ним воздвигались искусственные препятствия. Чем выше он поднимался, тем больше прилагалось усилий, чтобы его оттуда столкнуть.
Корчной говорит, что он не был диссидентом. В прямом смысле это, возможно, так. Если считать, что диссидент — это сознательный, активный и последовательный борец с режимом. Но Советский Союз был такой системой, где диссидентством считалось малейшее отступление от советских норм, ритуалов, правил игры. В диссиденты можно было попасть за то, что заступился за уволенного товарища, слушал Би-би-си, читал «Доктора Живаго», сказал лишнее слово или, наоборот, не сказал ничего. Помнится, во время советского вторжения в Чехословакию один поэт угрожал согражданам, молча не одобрившим этого действия: «Мы еще вспомним, кто за что молчал».
Я, как многие мои товарищи, в молодости увлекался шахматами на любительском уровне, фамилии всех гроссмейстеров, естественно, знал, но ни за кого особенно не болел. Однако на Корчного обратил особое внимание, когда в 1974 году перед финальным матчем претендентов на вопрос о любимом произведении литературы он, как мне помнится, ответил: ««По ком звонит колокол» Хемингуэя». Только человек с долгим советским опытом жизни может понять, что этот ответ был дерзостью, которую власть не могла пропустить мимо ушей. Конечно, в послесталинском Советском Союзе никто никому не запрещал читать и любить Хемингуэя или любого другого печатаемого (то есть все-таки одобренного властью) писателя, но образцовый советский человек должен был называть другие имена и другие произведения. Соперник Корчного назвал своим любимым произведением (тоже привожу по памяти) «Как закалялась сталь» Николая Островского. Этим в пространство были посланы два сигнала. Один от Корчного: он свободный человек, интеллектуал, читает, что хочет, и выбор его не ограничен продукцией соцреализма. А сигнал соперника означал, что он понимает правила игры не только шахматной. Что именно он читает на самом деле, это неважно (Карпов потом в журнале «64» сказал, что его любимые авторы — Ильф и Петров), важно, что называет. А судя по тому, что называет, он настоящий советский русский человек, в его благонадежности можно не сомневаться. Обещание благонадежности от потенциального чемпиона было важной предпосылкой к тому, чтобы власти создали ему, как это говорилось, режим наибольшего благоприятствования. С неблагонадежным человеком чемпионского ранга бороться трудно (в этом смысле очень огорчал советских начальников Борис Спасский), проще и соблазнительнее не допустить его до чемпионства. Тогда пусть читает хоть Кафку. Конечно, литературные предпочтения Корчного были не единственной причиной, почему власть хотела видеть на шахматном Олимпе не его, а его соперника, но и они свою роль, безусловно, сыграли.
Поведав миру о своих вкусах, шахматисты вступили в схватку, которая с перерывами продолжалась много лет и была полна драматизма.
Казалось бы, ну что такое шахматы? Просто настольная игра. Ну древняя, ну мудрая, но игра. И не более того.
Но когда на стороне одного из играющих выступает супердержава, когда в поддержку ему мобилизуют целое войско тренеров, советников, журналистов, парапсихологов, докторов и секретных сотрудников КГБ (часто те и другие в одном лице) и эти люди совместными усилиями подглядывают и подслушивают, портят нервы, давят на психику, лгут, клевещут, распространяют сплетни, плетут интриги и держат семью в заложниках, тогда уже это не игра, это — война. Отличившихся на этой войне государство поощряло: они продвигались в чинах и званиях, награждались привилегиями и орденами.
Эту книгу я читал как боевик или напряженный политический детектив, в котором есть не только текст самого автора, но и всякие документы, которые теперь стали отчасти доступны читателю. Секретные доклады, донесения, интенсивная переписка между ЦК КПСС, КГБ, Спорткомитетом. Читая это, я почему-то вспоминал пакт Риббентропа — Молотова и секретные документы времен его заключения. И подумал, что, может быть, в ряд причин, по каким советская власть погибла, надо вписать и то, что она не умела отличать важное от неважного, к игре двух шахматистов и к переделу мира относилась почти с одинаковой, звериной, как сказал бы Василий Аксенов, серьезностью.