После временного пребывания в Цюрихе семья переехала в Лозанну; в Ленинграде сын обучался в школе с усиленным изучением французского языка, в этом университетском городе он собирался продолжить образование. Действительно, в 1983 году он поступил в университет на факультет физики. Закончил его с успехом в 1988 году.
А у меня с женой начался бракоразводный процесс. Он проходил во французской части Швейцарии, в городе Морж, продолжался почти три года. Что касается Розы Абрамовны, то по зрелом размышлении она решила отправиться в Израиль — в ее возрасте учить иностранные языки было трудновато, а в Израиле, куда прибыло уже свыше 200 тысяч переселенцев из СССР, русский язык занял почетное место.
После развода Белла начала работать — выучив французский язык, она занялась переводами на русский. Но через несколько лет она заболела. Болезнь ее — амиотрофический латеральный склероз, известный в Штатах как Laugerigs disease, одна из неизлечимых. Ее состояние быстро ухудшалось. В журнале «New in Chess» я прочел интервью Мекинга. По-видимому, у него было что-то похожее; врачи отказались лечить его, но как-то ему удалось выжить, выздороветь. Я послал Белле это интервью, посоветовал написать Мекингу письмо. Обмен информацией с Мекингом был бы ей важным подспорьем. Похоже, она не воспользовалась моим советом. В 1995 году она умерла.
По прошествии полутора десятков лет треволнения, недоразумения, обиды в наших отношениях с сыном уступили место родственным связям. Вдвоем мы слетали с ним в Израиль в мае 1999 года на похороны его бабушки, няни и друга, моей приемной матери — Розы Абрамовны…
Продолжение
В РУКАХ ИНКВИЗИЦИИ
Современные террористы берут заложников ради выкупа. Официальные советские власти брали заложников, чтобы посеять страх среди людей, желающих уехать из «коммунистического рая». Сын Корчного — Игорь подал заявление на выезд в Израиль. Его арестовали и осудили на два с половиной года лишения свободы, формально — за уклонение от службы в армии. Эта акция была использована как средство давления на отца, игравшего матч на первенство мира с Анатолием Карповым.
О пребывании в советских застенках рассказывает сам потерпевший.
Серый день какой-то выдался. Середина ноября 1979 года, праздники закончились. Мать уехала, уведя за собой «хвост». Непонятно все же — то ли на самом деле за нами охотятся, то ли дурака валяют. Как всегда, мать объявилась конспиративным телефонным звонком: «Ребята! Я у подруги забыла зонтик и собираюсь за ним заехать. Буду у вас через полчаса». А вообще-то надоело скрываться. Полтора года метаний по стране. Под конец я почти и не прятался. Жил в доме МИД на Фрунзенской набережной, где отставные шпионы сидели на скамеечке перед входом и следили за всеми, кто входит и выходит.
Звонок. Наши друзья несколько секунд переговариваются с теми, кто за дверью, после чего, побледнев, помогают мне забраться в стенной шкаф и возвращаются в прихожую, чтобы открыть дверь. Устраиваюсь в шкафу поудобней. Вдруг дверь его открывается — предо мной здоровенный мент. Все. Отбегался.
КПЗ. Дощатый настил, никаких одеял, матрасов — лежи, как лежится. Лежу. Все время клонит в сон — защитная реакция. Но толку мало: что бы ни снилось, все — воля. А в последний момент перед пробуждением мысль: «Кончилась воля. И надолго».
Друзья-то домашним сообщат, но никто не знает, где я, наверняка будут психовать. Странно, даже есть неохота. Уже пошли вторые сутки с 13 ноября, когда меня задержали. Сплошная неопределенность.
Щелкает засов на двери, входят двое. Один — длинный, как Никита Михалков в фильме «Свой среди чужих», таскавший за собой пацаненка. Даже шляпа похожая. Другой — не пацаненок, хотя и ростом не вышел. Фингал под глазом. Ну, сейчас начнут мутузить.
«Если не будешь дергаться, все будет нормально. Нас прислали за тобой из Ленинграда», — говорит «Михалков». Как-то даже полегчало. Полтора года спустя после того, как пришлось бежать из Питера, я снова возвращаюсь домой.