Начальство опыта с «политическими» почти не имело, поэтому иногда удавалось нахальным напором избежать наказания. Как-то в жаркий летний вечер я с приятелями вышли перекурить на крыльцо швейной фабрики и нарвались на патруль. Всех повели на вахту. Причина? Нарушение формы одежды. На швейной фабрике во время рабочей смены все были одеты в голубые рубашки. На зоне же должны были ходить в черном. Крыльцо — это уже не фабрика, а зона. Ребята матерились, ожидая лишения права на посылки и бандероли. Я попросил бумагу и ручку, чтобы написать объяснительную записку: «По сообщению курганского метеоцентра от…, сегодня стрелка термометра перевалила за 30 градусов вследствие антициклона, пришедшего…» и т. д., и т. п., на две страницы мелким почерком, с упором на отсутствие необходимой вентиляции в швейном цехе и падающую из-за этого производительность труда. Дежурный на вахте выругался и послал всех подальше. Связываться с писакой ему явно не хотелось.
К началу матча на первенство мира в Мерано обстановка на швейной фабрике стала накаляться. Количество отрядных приблатненных, пользующихся благоволением начальства, отлынивающих от работы, сильно увеличилось, а план надо было выполнять. Начали мордовать остальных, работающих, чтобы те вкалывали за двоих- троих. Со «швейки» пора было сматываться. Жаловаться на конкретных людей мне не хотелось, но требовалось что-либо предпринять. В самый разгар смены я ушел с рабочего места, пошел на вахту и стал писать заявление: «В связи с травлей, сознательно развязанной лагерным начальством, я вынужден отказаться от работы на швейной фабрике». Естественно, все это на двух страницах, с пространным изложением международной обстановки.
В тот же вечер меня перевели в штрафной изолятор на две недели. 250 граммов хлеба каждый день, плюс через день — «горячая пища» (подогретая вода). Письма от меня идти перестали, на воле поднялся переполох, дошедший аж до западных СМИ. По истечении срока, весь в нарывах, но довольный, что снова вышел на свежий воздух, я вновь оказался в отряде № 1, и вновь — школьным «шнырем». Работать в этот раз пришлось на самом деле — мыть полы, парты, доски, давать звонки и относить в штаб классные журналы с пометками о посещаемости. Среднее образование было обязательным, так что по прибытии на зону, если кто, не сообразив, говорил, что у него неполное среднее образование, ему в дальнейшем приходилось это самое «неполное» завершать, посещая школу каждый день после работы. Времени на что-либо еще не оставалось. Если кому надо было прогулять один или несколько уроков, была возможность договориться со школьным «шнырем» за некоторую «мзду». «Шнырь» перед тем, как отнести журнал в штаб, всегда мог поставить галочку о присутствии. Не я это придумал, но отказываться от таких преимуществ тоже не собирался. Появилось в изобилии курево, стало лучше питание, в бане теперь мылся не раз в неделю с отрядом, а когда захочу. На заводе зоны, делавшем запчасти для бронетранспортеров, заказал себе гантели — естественно, в обмен за неотмеченные несколько прогулянных уроков. В столярной сделали мне бирку. С одной стороны ее — все, что положено по правилам (фамилия, инициалы, номер отряда), но поанглийски. С другой стороны — то же самое, но по-русски. Гуляю по зоне с английской биркой. Как только вижу патруль — отгибаю проволоку, и бирка переворачивается «русской» стороной. В таких условиях прошли последние восемь месяцев до освобождения.
Матч в Мерано закончился для 'отца неудачно. Начальство ехидничало. Как-то раз один из лейтенантов подошел ко мне на просчете: «Ну что, Корчной, продул твой папаша!» — «От этого у вас колбаса в магазинах не появится!» — ответил я ему. И ничего этот паразит сделать мне не мог. Замначальника по режиму, отправивший меня в штрафной изолятор, за свои фокусы вылетел от нас на зону для малолетних преступников, что являлось понижением. Москве лишние скандалы были не нужны, особенно сейчас, когда цель была достигнута: Корчной не стал чемпионом мира.