Разумеется, Сейм выследил передвижения Ольги и Дэниэла. Они забрали всех, кто был в деревне в ту ночь, кроме Марины и Дэниэла, и отвезли в ту самую, возведенную много лет назад крепость. Эдмунд Томас собрал всех членов Сейма, совета хранителей, вампирские кланы, постарался на славу, чтобы придать этому делу как можно больше огласки и созвать смотреть на смертную казнь предателей и нарушителей закона.
Ольга очнулась в сыром каменном подвале с решетчатой чугунной дверью. Она огляделась, но в кромешной темноте ничего не было видно. Затылок болел, волосы в крови, в ушах стоял треск, руки и ноги были в цепях. Она попыталась встать, но ноги онемели и замерзли, так что она тут же рухнула на пол, словно мешок с костями.
– Ольга! – раздалось с той стороны двери.
– Отец, – безошибочно определила Трубецкая, – как ты здесь оказался?
– Я только что был наверху у Сейма, сегодня они казнят всех, кого нашли, – сообщил Петр Алексеевич, скрывая испуг страх от дочери.
– Я знаю, отец, – печально кивнула она, – Скажи мне, где девочки, где Дэн и Марина?
– Не знаю, – покачал головой он, – но они точно не в одной из этих клеток.
–Хорошо, – облегченно выдохнула Ольга и подошла ближе к решетке, тяжело передвигая дубовыми, покалеченными ногами.
Трубецкой, разглядев дочь, в ужасе пошатнулся, его родительское сердце более не могло быть спокойным.
– Дочь, – слезно затараторил он, – Сейм согласен тебя отпустить, если ты признаешь свою вину, если скажешь, что все эти дети опасны.
– Но это не так, – покачала головой Ольга,– Дети ни в чем не виноваты, закон о гибридных семьях нужен был кому-то другому в далеком прошлом, сейчас нет нужды в этих крепостях и убийствах.
– Но они сильнее нас, – убеждал глава хранителей, – Они убьют тебя.
– Папа, неужели ты совсем ничего не видишь? – тихо шептала Ольга, – Это не то, чему следует служить. Ты не такой меня воспитывал. Если ты пришел только ради этого, можешь уходить. Я не сдамся вот так.
– Дочь, пожалуйста, – умолял Трубецкой.
– Нет, отец, – Ольга погладила его по лицу и улыбнулась, – Нет…
Впервые в жизни Ольга Трубецкая видела, как плачет ее сильный и смелый отец. Впервые в жизни Петр Трубецкой убедился, что его маленькая девочка стала смелой и сильной. Поцеловав руку дочери своими сухими губами, Трубецкой последний раз взглянул в ее глаза и ушел.
В главном зале крепости за круглым столом сидели все члены Сейма и совета хранителей. Во главе стола восседал Эдмунд, он терпеливо ждал, пока каждый из сидящих выскажется. Члены совета с умным видом говорили известные глубокие фразы, мало относящиеся к делу.
– Если ложь на краткий срок и может быть полезна, то с течением времени она неизбежно оказывается вредна. Напротив того, правда с течением времени оказывается полезной, хотя может статься, что сейчас она принесет вред, – мудро вещал один из присутствующих.
Он желал закончить мысль, но, очевидно, потерял ее по дороге и замолк. Тогда Эдмунд понял, что пришло время ему говорить, блистать своим красноречием и, наконец-то, занять достойное место среди этих самовлюбленных выродков. Он энергично встал со своего стула и, обходя каждого, вещал, размахивая руками в разные стороны:
– Приходила ли вам когда-нибудь в голову мысль о том, как несчастно живут люди? Что значение их существования на планете ничтожно. Всего-то один маленький человек, тянущий свою крохотную жизнь за порванные поводья какой-то кратчайший промежуток времени. Для Земли их 70 лет, а, может быть, и меньше, все равно, что прогноз погоды – пользы и значения 0,0%. Вот и получается, очень маленький человек сидит на молодой планете в еще очень юной галактике в бездонной Вселенной, сидит и мнит из себя великого человека. Что можем сделать мы, если даже не можем представить, где находимся, если мы теряемся во времени и тонем в пространстве? В бесконечности, где нет времени, нечему расти, нечему развиваться, нечему меняться, поэтому смерть придумала время, чтобы все развивалось и погибало. И мы перерождаемся только в той же жизни, в которой рождались всегда, сколько раз мы уже вели эту беседу? Кто знает? Мы не можем вспомнить прошлые жизни, в этом и состоит трагедия всей жизни всего сущего – мы в ловушке, как в кошмаре, в который окунаешься вновь и вновь