— Ничего удивительного здесь нет, — возразил Степан. — В глубинке люди долго живут.
— Блажен, кто верит.
— Скажите честно, что жалко денег.
— Да богатству этого типа могут позавидовать многие олигархи, — рассмеялся Григорий.
— Злой вы, — обиделся старик.
— Не слушайте вы его. Давайте я вам помогу встать, — Степан протянул руки старому человеку. — Обопритесь на меня.
Старик с помощью молодого человека поднялся, но тут же опять сел на землю.
— Что-то совсем ноги перестали держать.
— Мы вас понесем, — предложил Степан. — Далеко до деревни?
— Всего три километра.
— Григорий, помогите мне.
— Я этого халявщика на себе не потащу.
— Сердца у вас нет, — возмутился Степан.
Старик оседлал студента, и они тронулись в путь. Через двести метров Степан понял, что взял на себя непосильную ношу. Дед оказался очень тяжелым.
— Ты не торопись сынок, следи за дыханием, — посоветовал старик. — Если хочешь, то я песню спою. Под музыку в походе завсегда веселее шагалось.
— Лучше про войну расскажите, — попросил Степан.
— Про какую войну тебе рассказать? У меня, их много было.
— А про какую хотите. Мне все интересно будет.
— Тогда я тебе поведаю про русскую компанию.
— Что-то я не помню такой компании, — наморщил лоб Степан.
— Ну, как же? Война тысяча восемьсот двенадцатого года.
Ноги у Степана подкосились, и он рухнул на землю. Трудно было понять, что больше способствовало этому падению — физическая усталость или последнее заявление деда. Когда студент поднялся на ноги, то застал старика сидящим на пне. Тот достал трубку и начал набивать ее табаком.
— Вы ошиблись, Григорий, утверждая, что он врун. У дедушки явно поехала крыша.
— Ты как всегда ошибся, — возразил Григорий. — Он вполне в здравом уме.
— При Бородино мы красиво пошли в атаку. Видели бы вы молодой человек это зрелище. Весь эскадрон на лошадях черной масти. Гусарские мундиры блистали позолотой, всадники, как на подбор — все красавцы, — тем временем невозмутимо рассказывал старик.
— Это вы называете здравым умом? — возмутился Степан.
— Странный ты человек Степа. С удовольствием растопыриваешь свои уши, позволяя повесить на них лапшу, и возмущаешься, когда слышишь чистую правду, — рассмеялся Григорий.
— Прекратите смеяться, и переведите свой бред на нормальный язык, — попросил Степан.
— В русско-японской войне старик не участвовал, а при Бородино действительно мчался на своей кляче в атаку. Один хорунжий взял его на пику, после чего бравый гусар свалился в лужу.
— Боже мой, посмотрите на этого хвастуна, — возмутился старик. — Тебе повезло, что в это время мне попала в глаза пыль.
— Плохому танцору все время, что-то мешает, — язвительно заметил Григорий.
— Какой ты злопамятный. Я мог бы напомнить, как при Аустерлиц сшиб тебя с коня.
— Я разрешил тебе это сделать. Мой срок службы в кавалергардах заканчивался. Нужно было менять имя. Вот я и воспользовался героической смертью.
— Григорий, вы знаете этого старика? — возмутился Степан. — Что за спектакль вы пере до мной разыграли?
— Я пытался тебя отговорить делать глупости, но ты меня не захотел слушать, — напомнил Григорий. — Разреши представить тебе моего давнего друга — Гуго Лангонский.
Француз поднялся на ноги и церемониально поклонился.
— Гуго, мне тоже очень интересно, зачем этот нелепый маскарад? — спросил Григорий.
— Мне пришлось удариться в бега. После того, как ты позвонил и сообщил о своем приезде, случилась маленькая неприятность.
— На тебя ополчились мужья-рогоносцы? — предположил Григорий.
— Хуже. Жители трех деревень жаждут моей смерти.
— Что ты натворил в этот раз?
— Мне захотелось пожить в этом замечательном крае. Я построил в чаще леса избушку и наслаждался жизнью. Иногда посещал близлежащие деревни, чтобы не одичать. Народ здесь собрался религиозный, но вот беда — священников в эту глушь на аркане не затащишь. Пришлось взять на себя обязанности проповедника. В одной деревне живут православные, в другой мусульмане, а в третьей буддисты. Один раз в месяц, но в разные дни, я приходил в деревни и просвещал этих несчастных, отвечал на их вопросы, разъяснял сложные религиозные постулаты. Видел бы ты, как светились лица этих людей после моих проповедей.
— Большего кощунства ты придумать не мог, — горестно вздохнул Григорий.
— Какое кощунство? Я все эти религии знаю лучше любого святоши. Могу наизусть цитировать и Коран, и Библию. От чистого сердца рассказывал людям то, что они хотели слышать.