— Не подойдет, командир. Ловкий да не сурьезный, озорства много. Может ты м-меня пошлешь… — предлагает начальник штаба неуверенным голосом.
— Здоров живешь! А ногу ты займешь у кого что ли?
Яков Назарович хмуро смотрит на толстую деревяшку, и кончики усов его обвисают.
— Я с японской на этом комельке прыгаю, пообвык, да и комплекция моя дюже не примечательная. Авось проскочу…
— Комплекцию твою на карточках пропечатали так, что каждая собака в кармане ее носит, да к людям принюхивается. Поди-ка лучше посты проверь.
— Жалко мне ребят, — выдыхает Яков Назарович, — до смерти жалко, ить на верную погибель посылаем. Чертов Каппель, как обложил, носа не высунешь.
— Эх, Яков!
Они молчат. Один молодой, безусый, второй седой бровастый, оба думают трудную думу.
— Пойду покличу Семку Спирина, кажись, подходящий парень. Потолкуем… — тихо говорит Яков Назарович и поднимается из-за зарядного ящика, который заменяет им стол.
— Заодно выставь бойца возле трех сосен, как бы не того… Выдай ему один патрон.
Начальник штаба уходит. Слышится гулкий стук деревяшки.
— Вера!
Женщина откладывает клубочки и подходит к Дубку. Глаза у нее синие и печальные.
— Ты устала, Вера?
— Нет, милый. Взгрустнулось. Почему-то вспомнила дом, маму. В оранжерее у меня хорошенькая обезьянка жила — брат привез из последнего плавания. Такое нежное трогательное существо. Страшно любила шоколад с молоком. Шоколад, какая в-вкусная вещь…
— Не думай об этом, родная. Прошлого не вернешь. А я сейчас прикажу паек выдать. Хочешь?..
— Я сама ушла из прошлого.
— Знаю, Вера. Вот потому еще больше люблю тебя.
— А паек не вздумай выдавать, сам же приказал держать его в строжайшей неприкосновенности. Они там на земле лежат…
— А у меня, Веруня, от прошлого раза кусочек хлеба остался.
— Опять хочешь обмануть. Ну давай, коли остался, Вася Казаков уже поправляется. Ему необходимо питание…
— Славная, славная ты у меня!
— Скажи мне правду, Антоша, ты знаешь, я не малодушна. Это наша п-последняя ночь?
— Тебе единственной могу сказать. Немногие уйдут отсюда, если…
— …Не говори! Мне пора. Бинтов наготовила целую гору. Хорошо, ребята добрые, рубах не жалеют.
В дверь негромко стучат. Входит боец в заплатанной студенческой шинели, очень тесной, по-видимому, с чужого плеча. На ногах валенки, они разбухли от воды, стали лохматыми, как вывернутые рукава шубы. Одно мгновение боец смотрит на Веру, и та, смущенно отвернувшись, отходит в самый темный угол чуланчика. На ее бледных щеках вспыхивает какой-то странный румянец.
— Ты что, Глухов?
— Я знаю, товарищ командир. Кому-то нужно идти, пошлите меня.
В отряде Андрея Глухова знали, как человека отчаянной храбрости. Но в то же время было в нем что-то мальчишечье, нескладное, озорное, и это смущало Антона Лазаревича.
— Ну садись, Андрей. Благодарить тебя не буду. Потому не придумали еще люди подходящих слов для такого случая.
В сенцах слышен дробный стук деревяшки.
— Сейчас придет. Еще одного пошлем…
Дубок делает едва уловимый жест бровями, и Яков Назарович, вдруг поперхнувшись, кашляет.
— …Еще одного на пост выставил…
Начальник штаба подсаживается к ящику.
— Положение наше знаешь. Объяснять много не буду. Если сегодня ночью мы не уложим через болото гати, окажемся в очень трудном положении. Нужна, помощь. Получить ее мы сможем только от крестьян. Нужно пробраться в Камышовку — это самое близкое село. Там много верных людей. Пусть и старый и малый ломают жерди и идут к нам навстречу. Расстояние не слишком велико, если поднажмем, до свету управимся. Пусть начинают от Вороньего камня, перекликаться будем филином. Пробраться лучше всего между Щучьим и Скворцовкой, там глухомань, да и наряды у них не так густо стоят. А вообще думай сам, — голос Антона Лазаревича вдруг срывается и становится глухим, — у Грузовской балки двое слегли, у Запруд и Лесосеки — сразу шестеро, сегодня у Гремячего… но сегодня ночь особенная. И-иди, Андрюша!
Глухов пошарил под шинелью, достал наган. Пальцем отодвинул защелку, покрутил пустой барабан.
— Мне нужен один патрон.
Командир и начальник штаба незаметно переглянулись.
— Один патрон я тебе дам. Ну, не прощаюсь…
— Постой-ка! — Яков Назарович извлек из-за пазухи липкий кусочек ржаного хлеба, величиной со спичечный коробок. — Подкрепись в пути-то. Пойдем, я тебя провожу.
— Счастливо тебе утром встретиться с нами, — тихо говорит Вера, и губы ее слегка вздрагивают.